Все утро 22 июня 1941 года Константин Симонов писал стихи. До двух часов дня он не знал, что началась война. Он не подходил к телефону и не включал радио. Он не слышал и не мог слышать выступление Молотова, которое передавали в 12 часов 15 минут.
23 июня Симонов командирован в армейскую газета. Вечером того дня он в Наркомате обороны. Получил документы и обмундирование. В дневнике Симонов пишет: «Шинель была хорошо пригнана, ремни скрипели, и мне казалось, что таким я всегда буду. Не знаю, как другие, а я в эти первые два дня настоящей войны был наивен, как мальчишка».
Уже известному поэту, драматургу и журналисту Константину Симонову в 1941 году двадцать пять лет. Симонов ведет дневник все годы войны. Это не частое явление. Дневники на фронте, особенно в первую половину войны, запрещены. Симонов знает об этом, дневник хранит в сейфе у главного редактора газеты «Красная звезда», своего друга Давида Ортенберга.
В 1943 году секретарь Московского комитета партии Щербаков закажет Симонову сценарий фильма о Москве 1941 года. Симонов хотел, чтобы фильм ставил режиссер Пудовкин. Он дал Пудовкину почитать свой дневник 1941 года. Пудовкин сказал, что специальный сюжет не нужен, он будет делать фильм на основе симоновских дневников. Они вместе написали сценарий, назвали его «На старой Смоленской дороге». Сценарий в высоких инстанциях зарубили.
В начале 60-х к дневниковым записям, составившим книгу «100 суток войны», Симонов напишет комментарии. В них будет дополнительная информация. Они отразят более поздние симоновские взгляды. Дневник5овый текст Константин Симонов оставит неизменным. Эмоциональным и кинематографичным. Из первых рук первые дни и месяцы большой войны.
24 июня Симонов уезжает из Москвы в Минск. В Москве вечером абсолютно темно. На вокзале где – то горят синие лампочки. Симонов пишет: «Первые признаки неразберихи и беспорядка. Черный вокзал, толпы людей, непонятно, когда, куда и какой идет поезд. Какие – то решетки, через которые не пускают. Вагоны в поезде на Минск неизвестно почему дачные».
Симонов продолжает: «В вагоне ехали главным образом командиры, возвращавшиеся из отпусков. Казалось, что половина Западного округа была в отпуску. Я не понимал, как это случилось. Впрочем, не понимаю этого и до сих пор». 26 июня он сошел с поезда в городе Борисове. Дальше, к Минску, поезда уже не идут.
Симонов пишет: «Три часа метались по городу в поисках какой – нибудь власти. После долгих поисков мы с артиллерийским капитаном поймали пятитонку и поехали по Минскому шоссе искать хоть какое- нибудь начальство.
Над городом крутились самолеты. Была отчаянная жара и пыль. Возле госпиталя я увидел первых мертвых. Они лежали на носилках и без носилок.
По дороге шли какие – то войска и машины. Одни в одну сторону, другие – в другую. Ничего нельзя было понять. Поехали обратно в город. Немецкие самолеты гонялись за машинами. Я плюхнулся в пыль, в придорожную канаву. В городе уже была паника. По городу шли и бежали неизвестно куда какие – то люди. За городом по пыльной дороге на восток шли машины. Двигались пешком люди. Теперь все направлялись только в одну сторону – на восток.
С запада на восток вдоль дороги шли женщины, дети, старики, девушки с маленькими узелками. А навстречу с востока на запад шли гражданские молодые мужчины. Они шли на свои призывные пункты, мобилизованные, не хотевшие, чтобы их сочли дизертирами, и в то же время ничего не знавшие, не понимавшие, куда они идут. Их вели вперед чувство долга и неверие в то, что немцы могут быть здесь, так близко.
Перед мостом стоял совершенно растрепанный человек с двумя наганами в руках. Он останавливал людей и машины и, грозя застрелить, кричал истерическим голосом, что он – политрук Петров – должен остановить здесь армию, и он остановит ее и будет убивать здесь всех, кто попробует отступить. Люди равнодушно ехали и шли мимо него.
В соседнем лесу все кишело народом. Большей частью это были командиры и красноармейцы, ехавшие из отпусков обратно в части. Людей делили на роты и батальоны и отправляли занимать оборону вдоль берега реки Березина. Немцы с воздуха вскоре обнаружили это скопление людей и начали обстреливать лес из пулеметов. Мы ложились, прижимались головами к тощим деревьям. Нас было удобно расстреливать. Несколько человек рядом со мной были ранены – все в ноги. Как лежали в ряд – таки пересекла их пулеметная очередь.
Этот расстрел продолжался до поздней ночи. Было уже все равно. Оставалось только полное недоумение перед всем, что делается кругом. И еще казалось, что это все случайность, просто какой – то прорыв, что впереди и сзади войска, которые придут и все поправят. Ночью опять был обстрел с воздуха. А с земли все, кто из чего, стреляли в небо, «в Божий свет, как в копеечку».
Потом, когда выбрались на дорогу, наткнулись на группу из четырех человек, которые требовали документы у человека в штатском. Он отвечал, что документов у него нет. Они опять требовали, тогда они крикнул: «Документы вам? Гитлера ловите! Все равно вам его не поймать!» Военный молча вынул наган и выстрелил. Штатский согнулся и упал. Не знаю, может быть, это и был агент, диверсант, но скорее всего – просто какой – нибудь мобилизованный, доведенный до отчаяния в поисках своего призывного пункта. Тысячи людей из остановленных и разбомбленных поездов продирались ы в эти дни к призывным пунктам».
Едва застреленный упал, рядом разорвалась бомба. Через мгновение Симонов увидел: рядом с ним лежал застреленный и почти на нем убитый осколком военный. Больше никого не было, все разбежались.
Утром неподалеку рыли окопы и щели. Симонову как на старшего указали на корпусного комиссара Сусайкова. Это был молодой небритый человек в надвинутой на глаза пилотке, в красноармейской шинели и с лопатой в руках. Симонов спросил, где редакция газеты, потому что он писатель и направлен в армейскую газету.
Сусайков посмотрел на Симонова отсутствующим взглядом и сказал равнодушно: «Разве не видите, что делается? Какая газета?» Симонов сказал, что ему надо явиться в штаб фронта. Сусайков не знал, где штаб фронта. И вообще он ровно ничего не знал, так же как и все находившиеся с ним в этом лесу.
Это 28 июня. Минск оставлен войсками Западного фронта. Симонов, корреспондент «Известий», командирован в армейскую газету 3-й армии Западного фронта. Но эта 3-я, так же как и 4-я, и 10-я армия, уже окружена юго – западнее Минска.
Вспоминает командир партизанского отряда, белорусский писатель Алексей Карпюк, живший в июне 1941 года в деревне у шоссе Белосток – Волковыск – Слоним: «На шоссе оставались советские танки – целенькие, покрашенные свежей крской, с исправными моторами, пулеметами и пушками. Немцы на их бортах аккуратно вывели номера. У границы стоял танк под номером 1, на расстоянии девяноста километров от него – танк под номером 500». Танкисты без танков отступают вместе с пехотой. Связи в войсках нет. Управление потеряно. На дорогах толпы людей. Это первый большой котел. 330 тысяч пленных советских солдат и офицеров. Из дневника командующего группой армий «Центр» генерала фон Бока: « 23.06.41. Сообщают о многочисленных случаях самоубийства русских офицеров, пытавшихся избежать плена».
В это время в Москве, на Белорусском вокзале, откуда уходят на фронт эшелоны, уже звучит «Священная вона» Сообщения о боевых действиях – в газетных сводках Совинформбюро, которое создано 24 июня.
Симонов в комментариях к дневнику пишет: «Сводки Информбюро в тот период значительно отставали от молниеносно разворачивающихся событий».
Наиболее характерная формировка: «Бои идут на таком – то направлении». Скажем, на Минском или Бобруйском направлении. Термин «направление» расплывчат. Он дает только общее географическое представление о глубине нанесенного нам удара. Тогда, в конце июня 1941 –го, словечко «направление» на фронте произносили с едкой иронией, маскирующей отчаяние.
После войны Симонов напишет: «Если бы избрать тогда иную терминологию, то все наши сводки в любой из дней состояли бы из доводящего до отчаяния списки десятков потерянных городов и тысяч населенных пунктов».
3 июля в сводке Совинформбюро проскакивает ремарка: « Враг не выносит штыковых ударов наших войск» На самом деле вот это и есть информация. В нескольких словах истинная картина отчаянных боев, когда, кроме как идти в штыковую, ничего не остается.
Симонов уже неделю в поисках штаба Западного фронта. Перемещается на попутных машинах.
Воронки от бомб – в стороне от дороги, за телеграфными столбами. Беженцы пробирались там, стороной, и немцы, приспособившись к этому, бомбили как раз по сторонам дороги. Вот вдоль дороги и лежали трупы. Саму дорогу немцы не портили: они собирались идти быстро и беспрепятственно.
Повсюду еврейские беженцы из – под Белостока, из – под Лиды, из сотен еврейских местечек. Симонов пишет: «Шли старики, которых я никогда не видел, с пейсами и бородами, в картузах прошлого века. Шли усталые, рано постаревшие еврейские женщины. И дети, дети, дети. Детишки без конца».
Штаб Западного фронта в тот момент находился под Могилевом, в лесу, в палатках. Некоторые отделы штаба размещались прямо на грузовиках. Здесь Симонов видел маршалов Ворошилова и Шапошникова. Они приехали в лес на длинном черном «паккарде». Ворошилов лично допрашивал сбитого немецкого летчика.
Симонов пишет: «Это был первый немец, которого я видел на войне. Этот первый немец был событие. Все толпились вокруг него». Он был сбит у Могилева. У него был компас. И он пошел на восток. Из его объяснений стало ясно, что на шестой день войны немцы должны были взять Смоленск. И этот фельдфебель, твердо веруя в этот план, шел к Смоленску.
Далее Симонов пишет: «Настроение было отчаянное. По – прежнему, все было непонятно. Радио сообщало о сдаче небольших городков на границе – о Минске не упоминалось. Говорили о взятии Ковно и Белостока. Между тем в Могилеве говорили, что бои уже идут под Бобруйском. Было такое ощущение, что впереди, на западе, дерутся наши армии, а между ними и остальными нашими войсками находятся немцы».
Так и было на самом деле. Только с той разницей, что наши армии на западе были окружены и выходили частями. После страшных поражений на границах в первые два дня войны было решено не поддерживать всех, кто остался, не помогать окруженным частям, не бросать на съедение новые дивизии. Симонов продолжает6» Решили оставить всех там, впереди, на произвол судьбы, драться и умирать, а из всего, что было в тылу, по Днепру и Березине организовать новую линию обороны. Если бы не это, немцы действительно за 6 недель дошли бы до Москвы».
Вокруг Могилева повсюду роют. Вся Могилевщина и вся Смоленщина изрыта окопами и рвами. Немцы их потом спокойно пройдут.
Симонов работает в газете в Могилеве. Он часто сам развозит газеты в те части, которые может найти. По дороге по одному, по два попадаются грязные, оборванные люди, совершенно потерявшие военный вид. Это окруженцы. На проселочной дороге Симонова останавливает невесть откуда взявшийся милиционер. Он спрашивает, что ему делать с этими бредущими одиночками: «Отправлять их куда – нибудь или собирать вокруг себя?» Симонов говорит, чтобы он собирал их до тех пор, пока не появится какой – нибудь командир. Милиционер остается на дороге. Рядом на обочине сидят двое, вырвавшиеся из окружения.
В тот же вечер в политическом отделе штаба фронта Симонов прочел речь Сталина, записанную на слух радистами. Это было сталинское обращение к народу 3 июля, начинавшееся знаменитыми словами: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои»,
В дневнике Симонов комментирует выступление Сталина. Первое – эта речь давала понять, что немцами захвачена огромная территория и что опасность крайняя. В сводках Совинформбюро об этом не говорилось. «Теперь – пишет Симонов – стало легче оттого, что это было сказано вслух. Второе – мы поняли, что наши надежды, что где –то готовится могучий удар, что немцев погонят не сегодня, так завтра, - мы поняли, что это не более чем плоды фантазии. И надо забыть, что мы слишком долго готовились к другому, к победоносному началу войны».
Симонов пишет в дневнике 1941 года: «Слово «друзья мои» в сталинской речи, помню, тогда тронули до слез». Сталин в том июльском обращении произносит: «Враг ставить своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма». Сталин все еще живет в эпохе 20 – 30х, где успешно работали штампы классовой борьбы. А люди уже живут в эпоху Отечественной войны. И вся предыдущая жизнь отныне и навсегда для них будет называться просто и емко – «до войны». Сталин этого еще не чувствует, он не поспевает за народом, от которого впервые зависит его личная судьба и к которому именно поэтому он впервые обращается «друзья мои».
И когда он в обращении говорит, что советский народ теперь должен отказаться от беспечности и благодушия, это излишне. Война и без Сталина вовсю учит советских людей, а вернее, тех из них, кто не погиб тогда, в первые ее дни и недели.
Через 200 лет в комментарии к дневнику 1941 года Симонов продолжает тему «Сталин в начале войны». Все прошедшие годы ему не дает покоя вопрос: почему Сталин не желал верить, что война начнется летом 1941 года? «Я допускаю, 0 пишет Симонов, - что Сталин считал, что с ним, с исторической фигурой такого масштаба, Гитлер не посмеет решиться на то, что он решился раньше с другими».
В случае со Сталиным сказалось разлагающее личность влияние неограниченной власти. Он мнил себя способным планировать историю.
«Другой вопрос, продолжает Симонов, - что даже в самых сложных условиях существует еще и ответственность общества, когда оно поручает власть в руки одного человека. Нельзя забывать о нашей ответственности за то положение, которое занял этот человек».
Именно этот симоновский комментарий – главная причина запрета на публикацию его дневников 1941 года под названием «100 суток войны». Они должны были увидеть свет в журнале «Новый мир» в 19666 году. «100 суток» напечатаны не будут.
Из секретной докладной записки начальника Главлита Охотникова в ЦК КПСС: «При контроле сентябрьского и октябрьского номеров журнала «Новый мир» было обращено внимание на содержание записок К. Симонова и комментарии автора к ним». Далее в форме доноса четко излагается суть симоновских антисталинских комментариев. Докладная заканчивается словами «произведение снято из номера». И это несмотря на то, что Симново в то время обладатель одного из самых громких имен в советской литературе. Его стихи знают не только по книгам. Всю войну они публикуются в газетах. Это невероятная известность. В 1966 году по поводу своей книги «100 суток войны», которую считал лучшей, Симонов рискнул обратиться в высочайшую партийную инстанцию. Он не получил не только поддержки, но и вообще какого – либо ответа.
Годом раньше, в 1965 – м, к 20 – летию Победы, Симонов делал доклад на пленуме Правления Московской писательской организации. 1965 год, первый год после Хрущева, - это начало ресталинизации, тихое возвращение Сталина на позиции, отнятые было у него ХХ съездом партии. Симонов в этом году с трибуны говорит о сталинских репрессиях в армии с точки зрения их прямого влияния на неподготовленность страны к войне.
Симонов говорит: «Нет, нельзя, все сводить к изменам нескольких расстрелянных военачальников. Вслед за ними погибли тысячи и тысячи, составлявшие цвет армии. И не просто погибли, а в сознании большинства ушли с клеймом изменников родины. Но речь идет не только о тех, кто ушел. Надо помнить, что творилось в душах людей, оставшихся служить в армии».
Система подозрений, обвинений, арестов и расстрелов живет вплоть до самой войны. Такова атмосфера накануне войны с фашистской Германией.
Симонов говорит: «Сталин оставался верным той маникальной подозрительности по отношению к своим, которая в итоге обернулась потерей бдительности по отношению к врагу. Главная вина его перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки компетентных людей не имеют возможности доказать главе государства масштаб опасности.
Только обстановкой чудовищного террора и его многолетней отрыжкой можно объяснить нелепые предвоенные распоряжения».
В июне, июле 1941 года Симонов на фронте встречает людей, вернувшихся в армию накануне войны. Из их числа комкор Петровский, чей корпус стоит в эти дни на берегу Днепра. После войны Симонов прочитает июльские приказы Петровского. Они свидетельствуют о трезвости в оценках обстановки, спокойствии и самостоятельности в эти тяжелейшие дни. В 1941 –м Комкор Петровский соответствует служебной характеристике, полученной еще в 1925 году: «Обладает сильной волей, решительностью». Военное дело знает и любит его».
В том же самом месте, где Симонов встретил Петровского, потом в его романе «Живые и мертвые» будет ждать боя Федор Федорович Серпилин, арестованный в 1937 –м, получивший 10 лет лагерей, а потом неожиданно отпущенный. Перед рассветом, лежа на охапке сена, Серпилин будет думать: «Спрашивается, кому же перед войной понадобилось лишать армию таких людей, как он, Серпилин? Какой в этом смысл?» Время заключения в сознании Серпилина было прежде всего бездарно потерянным временем. «Вспоминая теперь, на войне, эти пропащие четыре года, он скрипел от досады зубами».
Серпилин - самый яркий герой главного симоновского романа. Но Симонов встречал других людей, попавших на фронт после лагеря. И о них тоже писал. Эти, другие, лично бесстрашны перед врагом. Но после ареста и заключения беспомощны и безответны перед вышестоящим начальством.
На командирских должностях они не способны на решения, чем губят и губят солдатские жизни. Их было много таких, изуродованных лагерем. В повести «Пантелеев» Симонов даст такому человеку пустить себе пулю в лоб. В реальной жизни 1941 года его прототип пошел под трибунал. Симонов за повесть с таким действующим лицом подвергся критике с явными намеками на авторскую неблагонадежность.
К Симонову в Могилев приезжает бригада из «Известий». В ее составе поэт Сурков и фотокорреспондент Трошкин. Они на новенького на фронте. Симонов в это время уже отчетливо формулирует свои впечатления первых двух недель войны: «У меня было такое чувство, что уже ничего тяжелее в жизни я не увижу. Мне и сегодня кажется, что так оно и есть».
Он написал об этих двух неделях письмо домой. Когда уже. Когда уже сложил письмо вместе с другими журналистскими материалами, чтобы отправить в Москву, вдруг передумал. Не отправил письмо, порвал.
Одна из последних известинской бригады – в Смоленск.
«По дороге усталые и пыльные, - пишет Симонов, - заехали в какую – то деревушку, зашли в избу. Изба оклеена старыми газетами. В рамочках фотографии из журналов. В углу – божница. На широкой лавке сидит старик, одетый во все белое – в белую рубаху и белые порты, - с седою бородой.
Старуха усадила нас на лавку рядом со стариком и стала поить молоком. Зашла соседка. Старуха у нее спросила:
- А Дунька все голосит?-
- Голосит, - сказала соседка.
- У нее парня убили, - объяснила старуха.
Вдруг открылась дверь, и мы услышали, как в соседнем дворе пронзительно кричит женщина. Старуха сказала:
- Все у нас на войне. Все сыны на войне, и внуки на войне. А сюда скоро немец придет, а?
-Не знаем, - сказали мы, хотя чувствовали, что скоро.
А старик все сидел и молчал. И мне казалось, что если бы он мог, то он умер бы, вот сейчас, глядя на нас, людей, одетых в красноармейскую форму, и не дожидаясь, пока в его избу придут немцы. А что они придут сюда – мне по его лицу казалось, что он уверен. Он качал своей столетней головой, как будто твердил6 «Да, да, придут, придут».
Симонов в дневнике пишет» Я потом написал об этом в стихотворении и посвятил его Алеше Суркову.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовом,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть одетый, старик.
На дорогах женщины поили нас молоком, крестили и, как – то сразу перестав стесняться, что мы военные и партийные, говорили нам; Спаси вас, Господи», «Пусть вам Бог поможет» - и долго смотрели нам вслед».
Это - дневник, а это – стихи:
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные, злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав, как детей, от дождя их к груди...
172 –я дивизия, которая обороняла Могилев, стояла на западном берегу Днепра. Дивизионный комиссар сказал Симонову, что лучше всего у него в дивизии дерется полк Кутепова. Разговор об этом шел ночью. Ночью же Симонов с фотокором Трошкиным и выехали к Кутепову. Это была ночь 14 июля.
Два дня до этого – 12 и 13 июля – у Кутепова шел бой. 12 – го на кутеповский полк шли танки генерала Модели. Танки с открытыми люками, из которых по пояс торчали немецкие офицеры. За танками – пехота с засученными рукавами. Танки шли по ржаному полю.
Кутеповцы уничтожат 39 танков. Это самый ожесточенный и самый результативный бой в ходе обороны Могилева. На следующий день, 13 – го, немцы предпримут психическую атаку. Их пехота пойдет стройными колонными с развернутыми знаменами. Из этих колонн уцелеют немногие.
Ночью, после отражения психической атаки, 45-летний Кутепов рассказывает Симонову о происшедшем с мальчишеским задором. «Вот говорят: танки, танки. А мы их бьем. Если пехота решила не уходить, то никакие танки с ней ничего не смогут сделать, можете мне поверить. Вон там их танк стоит. Вот куда дошел, а все – таки ничего у них не вышло».
14 июля фотокорреспондент «Известий» Трошкин снимает подбитые немецкие танки на глазах у немцев. Он вытаскивает из танка немецкий флаг, заставляет красноармейцев залезть на танк, снимает их на танке, рядом с танком, с флагом и без флага. Симонов пишет6 «Он вообще окончательно обнаглел». Потом Трошкин фотографирует командира батальона капитана Гаврюшина, лет тридцати, три дня не бритого, со свалившимися под фуражкой волосами. На лице у Гаврюшина странное выражение готовности еще сутки вести бой, и в то же время – готовность уснуть в любую секунду. Война – это очень тяжелая работа.
12 июля бой шел 14 часов подряд, 13 июля – 10 часов. Но ожидание боя тяжелее самого обя, многие не выдерживают. Бегут. Их ловят. Трибунал. Расстрел.
Трошкин, перед тем как фотографировать Гаврюшина, заставляет его надеть через плечо автомат, вместо фуражки – каску. «Это амуниция на редкость не идет капитану, как она обычно не идет людям, сидящим на передовой», - пишет Симонов.
Легендарный фотограф Павел Трошкин работал на трех войнах: боях на Халхин-Голе, Финской войне и на фронтах Великой Отечественной. Фотокорреспондент газеты «Известия» снимал великие битвы и затяжные обороны, он оставил после себя уникальные кадры и умер, не дожив до победы всего полгода.
Павел Трошкин родился в 1909 году в Симферополе, но вскоре вся семья переехала в Москву. Шестнадцатилетним парнем Павел пришел на работу в типографию газеты «Известия», а уже через несколько лет начал работать в фотоотделе редакции. В 1936 году Павел Артемьевич Трошкин стал специальным фотокорреспондентом «Известий».
С первого дня Великой Отечественной войны Павел Трошкин работал на фронте. Он снимал оборону Москвы, Сталинградскую и Курскую битвы, сражения в Крыму, освобождение Украины.
Во время обороны Сталинграда фотограф снимал уличные бои. Рискуя жизнью, проявлял пленку в машине, а после мчался в корпункт, чтобы отправить негативы в Москву, в очередной номер газеты.
Константин Симонов писал о Павле Трошкине: «В моей памяти он сохранился человеком сильным, упрямым и до такой степени необузданным в своей работе, что с ним было опасно ездить. Когда ему надо было непременно что-то снять, он не отступал от своего намерения ни при каких обстоятельствах… Остался в моей памяти облик, пожалуй, самого бесстрашного из всех наших фотокорреспондентов».
Павел Артемьевич Трошкин погиб под Ивано-Франковском в сентябре 1944 года. Ему было всего 35 лет.
В 1941 – м снимал Трошкин и командира роты Хоршева, такого молодого, что было странно, что вчера он дрался до последнего патрона и потерял половину роты.
14 июля здесь, на Буйничском поле, тишина. Работает немецкая похоронная команда. Кутеповцы не мешают. Большой участок в несколько гектаров на нейтральной полосе покрывается березовыми крестами над немецкими могилами. В ночь с 12 –го на 13 –е во время передышки между боями, наши и немецкие похоронные команды работали вместе.
14 июля полковник Кутепов говорит Симонову: « Мы так уж решили тут между собой: чтобы там кругом не было, кто бы там ни отступал, а мы стоим вон тут, у Могилева, и будем стоять, пока живы».
После войны в комментарии к дневникам 1941 года Симонов будет много раздумывать о том, что было целесообразнее – стоять насмерть или отступать, отводить войска, избегая окружений. Но мы были катастрофически не готовы и к спланированному, организованному отступлению. Симонов пишет: «Меры нашей неподготовленности к войне была так велика, что мы не можем при воспоминаниях о тех днях освободить свой лексикон от такого тяжелого слова как «бегство», или, употребляя солдатское выражение того времени, - «драп».
И сейчас, при самой трезвой оценке всего, что происходило, мы должны снять шапки перед памятью тех, кто до конца стоял в жестоких оборонах и насмерть дрался в окружениях, обеспечивая возможность отрыва от немцев, выхода из мешков и котлов другим частям, соединениям и огромной массе людей, группами и в одиночку, прорывавшихся через немцев к своим».
Героизм тех, кто стоял насмерть, вне сомнений. Если бы страну честно и грамотно готовили к реальной войне, этот героизм принес бы несравнимо большие результаты.
У ополченцев под Могилевом – одна винтовка на троих. Топор, вилы, лопата также считается оружием.
Начальник Главного политического управления Советской армии Епишев 19 ноября 1966 года напишет по поводу книги Симонова « 100 суток войны»: «Новая книга К. Симонова является глубоко ошибочной, недостойной советского писателя, она может нанести серьезный вред патриотическому воспитанию нашей молодежи, искаженно показывая подвиг нашего народа во имя защиты завоеваний Октября». Симонов перед смертью завещает развеять свой прах на том поле, где в июле 1941 –го насмерть стоял полковник Кутепов.
И Кутепов, и Гаврюшин, и Хоршев погибнут в окружении. Немцы пойдут на Смоленск и возьмут его в самом конце июля. Симонов в это время будет несколько дней в Москве. Он переходит из «Известий» в «Красную звезду».
А впереди долгие месяцы и годы войны…
А дети есть или нет? - прервал его мысли Шмаков.
Синцов, все время, весь этот месяц, при каждом воспоминании упорно убеждавший себя, что все в порядке, что дочь уже давно в Москве, коротко объяснил, что произошло с его семьей. На самом деле чем насильственней убеждал он себя, что все хорошо, тем слабее верил в это.
Шмаков посмотрел на его лицо и понял, что лучше было не задавать этого вопроса.
- Ладно, спите, - привал короткий, и первого сна доглядеть не успеете!
«Какой уж теперь сон!» - сердито подумал Синцов, но, с минуту посидев с открытыми глазами, клюнул носом в колени, вздрогнул, снова открыл глаза, хотел что-то сказать Шмакову и вместо этого, уронив голову на грудь, заснул мертвым сном.
Шмаков с завистью посмотрел на него и, сняв очки, стал тереть глаза большим и указательным пальцами: глаза болели от бессонницы, казалось, дневной свет колет их даже через зажмуренные веки, а сон не шел и не шел.
За последние трое суток Шмаков увидел столько мертвых ровесников своего убитого сына, что отцовская скорбь, силою воли загнанная в самые недра души, вышла из этих недр наружу и разрослась в чувство, которое относилось уже не только к сыну, а и к тем другим, погибшим на его глазах, и даже к тем, чьей гибели он не видел, а только знал о ней. Это чувство все росло и росло и наконец стало таким большим, что из скорби превратилось в гнев. И этот гнев душил сейчас Шмакова. Он сидел и думал о фашистах, которые повсюду, на всех дорогах войны, насмерть вытаптывали сейчас тысячи и тысячи таких же ровесников Октября, как его сын, - одного за другим, жизнь за жизнью. Сейчас он ненавидел этих немцев так, как когда-то ненавидел белых. Большей меры ненависти он не знал, и, наверное, ее и не было в природе.
Еще вчера ему нужно было усилие над собой, чтобы отдать приказ расстрелять немецкого летчика. Но сегодня, после душераздирающих сцен переправы, когда фашисты, как мясники, рубили из автоматов воду вокруг голов тонущих, израненных, но все еще не добитых людей, в его душе перевернулось что-то, до этой последней минуты все еще не желавшее окончательно переворачиваться, и он дал себе необдуманную клятву впредь не щадить этих убийц нигде, ни при каких обстоятельствах, ни на войне, ни после войны - никогда!
Должно быть, сейчас, когда он думал об этом, на его обычно спокойном лице доброго от природы, немолодого интеллигентного человека появилось выражение настолько необычное, что он вдруг услышал голос Серпилина:
- Сергей Николаевич! Что с тобой? Случилось что?
Серпилин лежал на траве и, широко открыв глаза, смотрел на него.
- Ровно ничего. - Шмаков надел очки, и лицо его приняло обычное выражение.
- А если ничего, тогда скажи, который час: не пора ли? А то лень зря конечностями шевелить, - усмехнулся Серпилин.
Шмаков посмотрел на часы и сказал, что до конца привала осталось семь минут.
- Тогда еще сплю. - Серпилин закрыл глаза.
После часового отдыха, который Серпилин, несмотря на усталость людей, не позволил затянуть ни на минуту, двинулись дальше, постепенно сворачивая на юго-восток.
До вечернего привала к отряду присоединилось еще три десятка бродивших по лесу людей. Из их дивизии больше никого не попалось. Все тридцать человек, встреченные после первого привала, были из соседней дивизии, стоявшей южней по левому берегу Днепра. Все это были люди из разных полков, батальонов и тыловых частей, и хотя среди них оказались три лейтенанта и один старший политрук, никто не имел представления ни где штаб дивизии, ни даже в каком направлении он отходил. Однако по отрывочным и часто противоречивым рассказам все-таки можно было представить общую картину катастрофы.
Судя по названию мест, из которых шли окруженцы, к моменту немецкого прорыва дивизия была растянута в цепочку почти на тридцать километров по фронту. Вдобавок она не успела или не сумела как следует укрепиться. Немцы бомбили ее двадцать часов подряд, а потом, выбросив в тылы дивизии несколько десантов и нарушив управление и связь, одновременно под прикрытием авиации сразу в трех местах начали переправу через Днепр. Части дивизии были смяты, местами побежали, местами ожесточенно дрались, но это уже не могло изменить общего хода дела.
Люди из этой дивизии шли небольшими группами, по двое и по трое. Одни были с оружием, другие без оружия. Серпилин, поговорив с ними, всех поставил в строй, перемешав с собственными бойцами. Невооруженных он поставил в строй без оружия, сказав, что придется самим добыть его в бою, оно для них не запасено.
Серпилин разговаривал с людьми круто, но не обидно. Только старшему политруку, оправдывавшемуся тем, что он шел хотя и без оружия, но в полном обмундировании и с партбилетом в кармане, Серпилин желчно возразил, что коммунисту на фронте надо хранить оружие наравне с партбилетом.
- Мы не на Голгофу идем, товарищ дорогой, - сказал Серпилин, - а воюем. Если вам легче, чтобы фашисты вас к стенке поставили, чем своей рукой комиссарские звезды срывать, - это значит, что у вас совесть есть. Но нам одного этого мало. Мы не встать к стенке хотим, а фашистов к стенке поставить. А без оружия этого не совершишь. Так-то вот! Идите в строй, и ожидаю, что вы будете первым, кто приобретет себе оружие в бою.
Когда смущенный старший политрук отошел на несколько шагов, Серпилин окликнул его и, отцепив одну из двух висевших у пояса гранат-лимонок, протянул на ладони.
- Для начала возьмите!
Синцов, в качестве адъютанта записывавший в блокнот фамилии, звания и номера частей, молча радовался тому запасу терпения и спокойствия, с которым Серпилин говорил с людьми.
Нельзя проникнуть в душу человека, но Синцову за эти дни не раз казалось, что сам Серпилин не испытывает страха смерти. Наверное, это было не так, но выглядело так.
В то же время Серпилин не делал виду, что не понимает, как это люди боятся, как это они могли побежать, растеряться, бросить оружие. Наоборот, он давал почувствовать им, что понимает это, но в то же время настойчиво вселял в них мысль, что испытанный ими страх и пережитое поражение - все это в прошлом. Что так было, но так больше не будет, что они потеряли оружие, но могут приобрести его вновь. Наверное, поэтому люди не отходили от Серпилина подавленными, даже когда он говорил с ними круто. Он справедливо не снимал с них вины, но и не переваливал всю вину только на их плечи. Люди чувствовали это и хотели доказать, что он прав.
Перед вечерним привалом произошла еще одна встреча, непохожая на все другие. Из двигавшегося по самой чащобе леса бокового дозора пришел сержант, приведя с собой двух вооруженных людей. Один из них был низкорослый красноармеец, в потертой кожаной куртке поверх гимнастерки и с винтовкой на плече. Другой - высокий, красивый человек лет сорока, с орлиным носом и видневшейся из-под пилотки благородной сединой, придававшей значительность его моложавому, чистому, без морщин лицу; на нем были хорошие галифе и хромовые сапоги, на плече висел новенький ППШ, с круглым диском, но пилотка на голове была грязная, засаленная, и такой же грязной и засаленной была нескладно сидевшая на нем красноармейская гимнастерка, не сходившаяся на шее и короткая в рукавах.
- Товарищ комбриг, - подходя к Серпилину вместе с этими двумя людьми, косясь на них и держа наготове винтовку, сказал сержант, - разрешите доложить? Привел задержанных. Задержал и привел под конвоем, потому что не объясняют себя, а также по их виду. Разоружать не стали, потому что отказались, а мы не хотели без необходимости открывать в лесу огонь.
- Заместитель начальника оперативного отдела штаба армии полковник Баранов, - отрывисто, бросив руку к пилотке и вытянувшись перед Серпилиным и стоявшим рядом с ним Шмаковым, сердито, с ноткой обиды сказал человек с автоматом.
- Извиняемся, - услышав это и, в свою очередь, прикладывая руку к пилотке, сказал приведший задержанных сержант.
- А чего вы извиняетесь? - повернулся к нему Серпилин. - Правильно сделали, что задержали, и правильно, что привели ко мне. Так действуйте и в дальнейшем. Можете идти. Попрошу ваши документы, - отпустив сержанта, повернулся он к задержанному, не называя его по званию.
Губы у того дрогнули, и он растерянно улыбнулся. Синцову показалось, что этот человек, наверное, был знаком с Серпилиным, но только сейчас узнал его и поражен встречей.
Так оно и было. Человек, назвавший себя полковником Барановым и действительно носивший эту фамилию и звание и состоявший в той должности, которую он назвал, когда его подвели к Серпилину, был так далек от мысли, что перед ним здесь, в лесу, в военной форме, окруженный другими командирами, может оказаться именно Серпилин, что в первую минуту лишь отметил про себя, что высокий комбриг с немецким автоматом на плече очень напоминает ему кого-то.
- Серпилин! - воскликнул он, разведя руками, и трудно было понять, то ли это жест крайнего изумления, то ли он хочет обнять Серпилина.
- Да, я комбриг Серпилин, - неожиданно сухим, жестяным голосом сказал Серпилин, - командир вверенной мне дивизии, а вот кто вы, пока не вижу. Ваши документы!
- Серпилин, я Баранов, ты что, с ума сошел?
- В третий раз прошу вас предъявить документы, - сказал Серпилин все тем же жестяным голосом.
- У меня нет документов, - после долгой паузы сказал Баранов.
- Как так нет документов?
- Так вышло, я случайно потерял… Оставил в той гимнастерке, когда менял вот на эту… красноармейскую. - Баранов задвигал пальцами по своей засаленной, не по росту, тесной гимнастерке.
- Оставили документы в той гимнастерке? А полковничьи знаки различия у вас тоже на той гимнастерке?
- Да, - вздохнул Баранов.
- А почему же я должен вам верить, что вы заместитель начальника оперативного отдела армии полковник Баранов?
- Но ты же меня знаешь, мы же с тобой вместе в академии служили! - уже совсем потерянно пробормотал Баранов.
- Предположим, что так, - нисколько не смягчаясь, все с той же непривычной для Синцова жестяной жесткостью сказал Серпилин, - но если бы вы встретили не меня, кто бы мог подтвердить вашу личность, звание и должность?
- Вот он, - показал Баранов на стоявшего рядом с ним красноармейца в кожаной куртке. - Это мой водитель.
- А у вас есть документы, товарищ боец? - не глядя на Баранова, повернулся Серпилин к красноармейцу.
- Есть… - красноармеец на секунду запнулся, не сразу решив, как обратиться к Серпилину, - есть, товарищ генерал! - Он распахнул кожанку, вынул из кармана гимнастерки обернутую в тряпицу красноармейскую книжку и протянул ее.
- Так, - вслух прочел Серпилин. - «Красноармеец Золотарев Петр Ильич, воинская часть 2214». Ясно. - И он отдал красноармейцу книжку. - Скажите, товарищ Золотарев, вы можете подтвердить личность, звание и должность этого человека, вместе с которым вас задержали? - И он, по-прежнему не поворачиваясь к Баранову, показал на него пальцем.
- Так точно, товарищ генерал, это действительно полковник Баранов, я его водитель.
- Значит, вы удостоверяете, что это ваш командир?
- Так точно, товарищ генерал.
- Брось издеваться, Серпилин! - нервно крикнул Баранов.
Но Серпилин даже и глазом не повел в его сторону.
- Хорошо, что хоть вы можете удостоверить личность вашего командира, а то, не ровен час, могли бы и расстрелять его. Документов нет, знаков различия нет, гимнастерка с чужого плеча, сапоги и бриджи комсоставские… - Голос Серпилина с каждой фразой становился все жестче и жестче. - При каких обстоятельствах оказались здесь? - спросил он после паузы.
- Сейчас я тебе все расскажу… - начал было Баранов.
Но Серпилин, на этот раз полуобернувшись, прервал его:
- Пока я не вас спрашиваю. Говорите… - снова повернулся он к красноармейцу.
Красноармеец, сначала запинаясь, а потом все уверенней, стремясь ничего не забыть, начал рассказывать, как они три дня назад, приехав из армии, заночевали в штабе дивизии, как утром полковник ушел в штаб, а кругом сразу началась бомбежка, как вскоре один приехавший из тыла шофер сказал, что там высадился немецкий десант, и он, услышав это, на всякий случай вывел машину. А еще через час прибежал полковник, похвалил его, что машина стоит уже наготове, вскочил в нее и приказал скорей гнать назад, в Чаусы. Когда они выехали на шоссе, впереди была уже сильная стрельба и дым, они свернули на проселок, поехали по нему, но опять услышали стрельбу и увидели на перекрестке немецкие танки. Тогда они свернули на глухую лесную дорогу, с нее съехали прямо в лес, и полковник приказал остановить машину.
Рассказывая все это, красноармеец иногда искоса взглядывал на своего полковника, как бы ища у того подтверждения, а тот стоял молча, низко опустив голову. Для него начиналось самое тяжкое, и он понимал это.
- Приказал остановить машину, - повторил последние слова красноармейца Серпилин, - и что дальше?
- Потом товарищ полковник приказал мне вынуть из-под сиденья мою старую гимнастерку и пилотку, я как раз недавно получил новое обмундирование, а старую гимнастерку и пилотку при себе оставил - на всякий случай, если под машиной лежать. Товарищ полковник снял свою гимнастерку и фуражку и надел мою пилотку и гимнастерку, сказал, что придется теперь пешком выходить из окружения, и велел мне облить машину бензином и поджечь. Но только я, - шофер запнулся, - но только я, товарищ генерал, не знал, что товарищ полковник забыл там документы, в своей гимнастерке, я бы, конечно, напомнил, если б знал, а то так все вместе с машиной и зажег.
Он чувствовал себя виноватым.
- Вы слышите? - Серпилин повернулся к Баранову. - Ваш боец сожалеет, что не напомнил вам о ваших документах. - В голосе его прозвучала насмешка. - Интересно, что произошло бы, если б он вам о них напомнил? - Он снова повернулся к шоферу: - Что было дальше?
- Дальше шли два дня, прячась. Пока вас не встретили…
- Благодарю вас, товарищ Золотарев, - сказал Серпилин. - Занеси его в списки, Синцов. Догоняйте колонну и становитесь в строй. Довольствие получите на привале.
Шофер было двинулся, потом остановился и вопросительно посмотрел на своего полковника, но тот по-прежнему стоял, опустив глаза в землю.
- Идите! - повелительно сказал Серпилин. - Вы свободны.
Шофер ушел. Наступила тяжелая тишина.
- Зачем вам понадобилось при мне спрашивать его? Могли бы спросить меня, не компрометируя перед красноармейцем.
- А я спросил его потому, что больше доверяю рассказу бойца с красноармейской книжкой, чем рассказу переодетого полковника без знаков различия и документов, - сказал Серпилин. - Теперь мне, по крайней мере, ясна картина. Приехали в дивизию проследить за выполнением приказов командующего армией. Так или не так?
- Так, - упрямо глядя в землю, сказал Баранов.
- А вместо этого удрали при первой опасности! Все бросили и удрали. Так или не так?
- Не совсем.
- Не совсем? А как?
Но Баранов молчал. Как ни сильно чувствовал он себя оскорбленным, возражать было нечего.
- Скомпрометировал я его перед красноармейцем! Ты слышишь, Шмаков? - повернулся Серпилин к Шмакову. - Смеху подобно! Он струсил, снял с себя при красноармейце командирскую гимнастерку, бросил документы, а я его, оказывается, скомпрометировал. Не я вас скомпрометировал перед красноармейцем, а вы своим позорным поведением скомпрометировали перед красноармейцем командный состав армии. Если мне не изменяет память, вы были членом партии. Что, партийный билет тоже сожгли?
- Все сгорело, - развел руками Баранов.
- Вы говорите, что случайно забыли в гимнастерке все документы? - тихо спросил впервые вступивший в этот разговор Шмаков.
- Случайно.
- А по-моему, вы лжете. По-моему, если бы ваш водитель напомнил вам о них, вы бы все равно избавились от них при первом удобном случае.
- Для чего? - спросил Баранов.
- Это уж вам виднее.
- Но я же с оружием шел.
- Если вы документы сожгли, когда настоящей опасности и близко не было, то оружие бросили бы перед первым немцем.
- Он оружие себе оставил потому, что в лесу волков боялся, - сказал Серпилин.
- Я против немцев оставил оружие, против немцев! - нервно выкрикнул Баранов.
- Не верю, - сказал Серпилин. - У вас, у штабного командира, целая дивизия под руками была, так вы из нее удрали! Как же вам одному с немцами воевать?
- Федор Федорович, о чем долго говорить? Я не мальчик, все понимаю, - вдруг тихо сказал Баранов.
Но именно это внезапное смирение, словно человек, только что считавший нужным оправдываться изо всех сил, вдруг решил, что ему полезней заговорить по-другому, вызвало у Серпилина острый прилив недоверия.
- Что вы понимаете?
- Свою вину. Я смою ее кровью. Дайте мне роту, наконец, взвод, я же все-таки не к немцам шел, а к своим, в это можете поверить?
- Не знаю, - сказал Серпилин. - По-моему, ни к кому вы не шли. Просто шли в зависимости от обстоятельств, как обернется…
- Я проклинаю тот час, когда сжег документы… - снова начал Баранов, но Серпилин перебил его:
- Что сейчас жалеете - верю. Жалеете, что поторопились, потому что к своим попали, а если бы вышло иначе - не знаю, жалели бы. Как, комиссар, - обратился он к Шмакову, - дадим этому бывшему полковнику под команду роту?
- Нет, - сказал Шмаков.
- Взвод?
- Нет.
- По-моему, тоже. После всего, что вышло, я скорей доверю вашему водителю командовать вами, чем вам им! - сказал Серпилин и впервые на полтона мягче всего сказанного до этого обратился к Баранову: - Пойдите и станьте в строй с этим вашим новеньким автоматом и попробуйте, как вы говорите, смыть свою вину кровью… немцев, - после паузы добавил он. - А понадобится - и своей. Данной нам здесь с комиссаром властью вы разжалованы в рядовые до тех пор, пока не выйдем к своим. А там вы объясните свои поступки, а мы - свое самоуправство.
- Все? Больше вам нечего мне сказать? - подняв на Серпилина злые глаза, спросил Баранов.
Что-то дрогнуло в лице Серпилина при этих словах; он даже на секунду закрыл глаза, чтобы спрятать их выражение.
- Скажите спасибо, что за трусость не расстреляли, - вместо Серпилина отрезал Шмаков.
- Синцов, - сказал Серпилин, открывая глаза, - занесите в списки части бойца Баранова. Пойдите с ним, - он кивнул в сторону Баранова, - к лейтенанту Хорышеву и скажите ему, что боец Баранов поступает в его распоряжение.
- Твоя власть, Федор Федорович, все выполню, но не жди, что я тебе это забуду.
Серпилин заложил за спину руки, хрустнул ими в запястьях и промолчал.
- Пойдемте со мной, - сказал Баранову Синцов, и они стали догонять ушедшую вперед колонну.
Шмаков пристально посмотрел на Серпилина. Сам взволнованный происшедшим, он чувствовал, что Серпилин потрясен еще больше. Видимо, комбриг тяжело переживал позорное поведение старого сослуживца, о котором, наверно, раньше был совсем другого, высокого мнения.
- Федор Федорович!
- Что? - словно спросонок, даже вздрогнув, отозвался Серпилин: он погрузился в свои мысли и забыл, что Шмаков идет рядом с ним, плечо в плечо.
- Чего расстроился? Долго вместе служили? Хорошо его знали?
Серпилин посмотрел на Шмакова рассеянным взглядом и ответил с непохожей на себя, удивившей комиссара уклончивостью:
- А мало ли кто кого знал! Давайте лучше до привала шагу прибавим!
Шмаков, не любивший навязываться, замолчал, и они оба, прибавив шагу, до самого привала шли рядом, не говоря ни слова, каждый занятый своими мыслями.
Шмаков не угадал. Хотя Баранов действительно служил с Серпилиным в академии, Серпилин не только был о нем не высокого мнения, а, наоборот, был самого дурного. Он считал Баранова не лишенным способностей карьеристом, интересовавшимся не пользой армии, а лишь собственным продвижением по службе. Преподавая в академии, Баранов готов был сегодня поддерживать одну доктрину, а завтра другую, называть белое черным и черное белым. Ловко применяясь к тому, что, как ему казалось, могло понравиться «наверху», он не брезговал поддерживать даже прямые заблуждения, основанные на незнании фактов, которые сам он прекрасно знал.
Его коньком были доклады и сообщения об армиях предполагаемых противников; выискивая действительные и мнимые слабости, он угодливо замалчивал все сильные и опасные стороны будущего врага. Серпилин, несмотря на всю тогдашнюю сложность разговоров на такие темы, дважды обругал за это Баранова с глазу на глаз, а в третий раз публично.
Ему потом пришлось вспомнить об этом при совершенно неожиданных обстоятельствах; и один бог знает, какого труда стоило ему сейчас, во время разговора с Барановым, не выразить всего того, что вдруг всколыхнулось в его душе.
Он не знал, прав он или не прав, думая о Баранове то, что он о нем думал, но зато он твердо знал, что сейчас не время и не место для воспоминаний, хороших или плохих - безразлично!
Самым трудным в их разговоре было мгновение, когда Баранов вдруг вопросительно и зло глянул ему прямо в глаза. Но, кажется, он выдержал и этот взгляд, и Баранов ушел успокоенный, по крайней мере судя по его прощальной наглой фразе.
Что ж, пусть так! Он, Серпилин, не желает и не может иметь никаких личных счетов с находящимся у него в подчинении бойцом Барановым. Если тот будет храбро драться, Серпилин поблагодарит его перед строем; если тот честно сложит голову, Серпилин доложит об этом; если тот струсит и побежит, Серпилин прикажет расстрелять его, так же как приказал бы расстрелять всякого другого. Все правильно. Но как тяжело на душе!
Привал сделали около людского жилья, впервые за день попавшегося в лесу. На краю распаханной под огород пустоши стояла старая изба лесника. Тут же, неподалеку, был и колодец, обрадовавший истомленных жарой людей.
Синцов, отведя Баранова к Хорышеву, зашел в избу. Она состояла из двух комнат; дверь во вторую была закрыта; оттуда слышался протяжный, ноющий женский плач. Первая комната была оклеена по бревнам старыми газетами. В правом углу висела божница с бедными, без риз, иконами. На широкой лавке рядом с двумя командирами, зашедшими в избу раньше Синцова, неподвижно и безмолвно сидел строгий восьмидесятилетний старик, одетый во все чистое - белую рубаху и белые порты. Все лицо его было изрезано морщинами, глубокими, как трещины, а на худой шее на истертой медной цепочке висел нательный крест.
Маленькая юркая бабка, наверное, ровесница старика по годам, но казавшаяся гораздо моложе его из-за своих быстрых движений, встретила Синцова поклоном, сняла с завешенной рушником стенной полки еще один граненый стакан и поставила его перед Синцовым на стол, где уже стояли два стакана и бадейка. До прихода Синцова бабка угощала молоком зашедших в избу командиров.
Синцов спросил у нее, нельзя ли чего-нибудь собрать покушать для командира и комиссара дивизии, добавив, что хлеб у них есть свой.
- Чем же угостить теперь, молочком только. - Бабка сокрушенно развела руками. - Разве что печь разжечь, картошки сварить, коли время есть.
Синцов не знал, хватит ли времени, но сварить картошки на всякий случай попросил.
- Старая картошка осталась еще, прошлогодняя… - сказала бабка и стала хлопотать у печки.
Синцов выпил стакан молока; ему хотелось выпить еще, но, заглянув в бадейку, в которой осталось меньше половины, он постеснялся. Оба командира, которым тоже, наверное, хотелось выпить еще по стакану, простились и вышли. Синцов остался с бабкой и стариком. Посуетившись у печки и подложив под дрова лучину, бабка пошла в соседнюю комнату и через минуту вернулась со спичками. Оба раза, когда она открывала и закрывала дверь, громкий ноющий плач всплесками вырывался оттуда.
- Что это у вас, кто плачет? - спросил Синцов.
- Дунька голосит, внучка моя. У ней парня убило. Он сухорукой, его на войну не взяли. Погнали из Нелидова колхозное стадо, он со стадом пошел, и, как шоссе переходили, по ним бомбы сбросили и убили. Второй день воет, - вздохнула бабка.
Она разожгла лучину, поставила на огонь чугунок с уже заранее, наверное для себя, помытой картошкой, потом села рядом со своим стариком на лавке и, облокотясь на стол, пригорюнилась.
- Все у нас на войне. Сыны на войне, внуки на войне. А скоро ли немец сюда придет, а?
- Не знаю.
- А то приходили из Нелидова, говорили, что немец уже в Чаусах был.
- Не знаю. - Синцов и в самом деле не знал, что ответить.
- Должно, скоро, - сказала бабка. - Стада уже пять ден, как гонют, зря бы не стали. И мы вот, - показала она сухонькой рукой на бадейку, - последнее молочко пьем. Тоже корову отдали. Пусть гонют, даст бог, когда и обратно пригонют. Соседка говорила, в Нелидове народу мало осталось, все уходют…
Она говорила все это, а старик сидел и молчал; за все время, что Синцов был в избе, он так и не сказал ни одного слова. Он был очень стар и, казалось, хотел умереть теперь же, не дожидаясь, когда вслед за этими людьми в красноармейской форме в его избу зайдут немцы. И такая грусть охватывала при взгляде на него, такая тоска слышалась в ноющем женском рыдании за стеной, что Синцов не выдержал и вышел, сказав, что сейчас вернется.
Константин Симонов (1915–1979)
Вспоминаю, как меня на концерте отвел в сторону поэт Константин Симонов. (Я исполнял песню Матвея Блантера на его стихи «Песенка военных корреспондентов» - «От Москвы до Бреста нет такого места».) Отвел и говорит: «Иосиф, кто Вас учил петь неправильно мои стихи?»
Да что Вы, Константин Михайлович! Как неправильно? Я все - по клавиру…
Нет. У меня не так. То, что Вы поете (Симонов сильно картавил), придумали перестраховщики. Я так не писал. Вот Вы поете: «Без глотка, товарищ, песню не заваришь. Так давай по маленькой хлебнем…» А у меня в стихах: «Без ста грамм, товарищ, песню не заваришь…» Или Вы поете: «От ветров и стужи петь мы стали хуже…»
Я говорю: «Ну?!»
А у меня, - говорит Симонов, - «От ветров и водки хрипли наши глотки». Так что, пожалуйста, если Вы хотите петь стихи Симонова, пойте мои стихи, а не то, что Вам эта конъюнктурная редактура направит!
С тех пор я стал петь, как сказал поэт. Поэтому моя «Песенка военных корреспондентов» так отличается от других ее исполнителей.
Из книги Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове автора Раскин АКОНСТАНТИН СИМОНОВ ВОЕННЫЙ КОРРЕСПОНДЕНТ Это не статья и не воспоминания, - это просто несколько страниц из дневника, касающихся чудесного товарища и попутчика на фронтовых дорогах, человека, потерю которого я (наверное, как и многие другие) все еще не могу себе
Из книги Воспоминания об Илье Эренбурге автора Эренбург Илья ГригорьевичКонстантин Симонов Он был бойцом… 1Илья Григорьевич Эренбург по-разному входил в жизнь разных людей. В мою жизнь он вошел вместе с Испанией, вместе с первыми корреспонденциями оттуда, из Мадрида. Вошел вместе с Кольцовым, вместе с печатавшимися в газетах первыми списками
Из книги Как уходили кумиры. Последние дни и часы народных любимцев автора Раззаков ФедорСИМОНОВ КОНСТАНТИН СИМОНОВ КОНСТАНТИН (писатель: «Живые и мертвые», «Записки Лопатина», «Глазами человека моего поколения» и др.; сценарист: «Парень из нашего города» (1942), «Во имя Родины», «Жди меня» (оба – 1943), «Дни и ночи» (1945), «Нормандия-Неман» (1960), «Живые и мертвые» (1964),
Из книги Лиля Брик. Жизнь автора Катанян Василий ВасильевичКонстантин Симонов Из календаря от 2 декабря 1963 года: «В 4 часа заедет с письмом от Эльзы Константин Симонов».С Константином Симоновым у Лили Брик на протяжении тридцати с лишним лет отношения были полярные. Как молодого поэта она его не ценила, он не был в когорте Глазкова
Из книги Сборник воспоминаний об И.Ильфе и Е.Петрове автора Ардов Виктор ЕфимовичКонстантин Симонов
Из книги Знаменитые Стрельцы автора Раззаков ФедорКонстантин СИМОНОВ К. Симонов (детское имя – Кирилл) родился в Петрограде 28 ноября 1915 года (Стрелец-Кот). Читаем в гороскопе:«Деревянный Кот (его год длился с 14 февраля 1915 по 2 февраля 1916 года; повторяется каждые 60 лет) легок в общении, дружелюбен, быстро адаптируется в любой
Из книги Память, согревающая сердца автора Раззаков ФедорСИМОНОВ Константин СИМОНОВ Константин (писатель: «Живые и мертвые», «Записки Лопатина», «Глазами человека моего поколения» и др.; сценарист: «Парень из нашего города» (1942), «Во имя Родины», «Жди меня» (оба – 1943), «Дни и ночи» (1945), «Нормандия – Неман» (1960), «Живые и мертвые»
Из книги Свет погасших звезд. Люди, которые всегда с нами автора Раззаков Федор28 августа – Константин СИМОНОВ В советские годы этого писателя числили по разряду классиков. Официальная биография этого человека выглядела довольно гладкой, хотя на самом деле в ней было множество моментов, некоторые из них могли поставить крест не только на видимом
Из книги Вблизи сильных мира сего автора Ерёменко Владимир Николаевич6. Константин Симонов Весной семьдесят седьмого мне пришлось лежать в одной клинике с Константином Михайловичем Симоновым. До этого я уже был знаком с ним, но так, шапочно, по роду службы. А тут целый месяц в одной больнице, за высоченным забором Четвёртого медицинского
Из книги Короткие встречи с великими автора Федосюк Юрий АлександровичКонстантин Симонов К.М. Симонов То ли в 1936, то ли в 1937 году в Зелёном театре Центрального парка культуры и отдыха состоялся большой вечер поэзии. Наши знакомые – отец с юной дочерью, оба страстные поклонники поэзии, побывали на нём. В своих рассказах они особенно выделяли
Из книги Из воспоминаний автора Медведев Рой АлександровичРой Медведев Из воспоминаний о писателях. Константин Симонов Константин Михайлович Симонов был первым писателем, с которым я познакомился, после того как решил заняться не только педагогикой, но и историей, причем историей становления сталинизма и культа личности
Из книги Неподдающиеся автора Прут Иосиф ЛеонидовичКонстантин Симонов, Евгений Долматовский и Михаил Светлов Симонов и Долматовский - это люди, близкие мне по профессии и по духу.5 июля 1995 года в Доме Ханжонкова - бывшем кинотеатре «Москва» - проходил вечер памяти Константина Симонова и Евгения Долматовского. Оба они
Из книги Любовь и безумства поколения 30-х. Румба над пропастью автора Прокофьева Елена ВладимировнаВалентина Серова и Константин Симонов
Из книги О Сталине без истерик автора Медведев Феликс НиколаевичГлава 16. Поэт Константин Симонов: «Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?..» В моей поэтической библиотеке сохранился сборник Константина Симонова «Стихотворения. 1936–1942», вышедший в 1942 году в ОГИЗе.В этой книжечке есть стихи, которые, по понятным причинам, не включались им в
Из книги Без грима. Воспоминания автора Райкин Аркадий ИсааковичКонстантин Симонов «Все написанное мною в прозе связано с Великой Отечественной войной и предшествовавшими ей военными событиями на Дальнем Востоке.Это же, впрочем, относится и к большинству моих стихов и пьес.Хорошо это или плохо, но очевидно, что я до сих пор был и
Из книги Наедине с осенью (сборник) автора Паустовский Константин ГеоргиевичКонстантин Симонов Этой осенью ко мне в деревенский запущенный сад пришел поэт Константин Симонов. Был поздний вечер.Симонов только что написал в тесной избе за хромоногим столом стихи о Суворове. Он читал их при свете тусклого фонаря. Далеко в лугах кричали коростели, и
Начнём. Перед вами исходный текст.
Сразу примем во внимание, что текстов тьма и они разные:
Не ошибусь, если предположу, что какие-то сочинения вы уже писали. Наверняка, из всего многообразия, из этой пестроты текстов какие-то вам нравятся или не нравятся. Я убеждена, что при выборе тренировочных текстов нужно постараться работать со всем разнообразием и не избегать текстов какого-то определённого типа, не потакать своим предпочтениям.
Получаю письма:
Мне не нравится писать сочинения по текстам из художественной литературы. Они так сокращены, что иногда в них ничего не поймёшь. И автор почти никогда не говорит прямо то, что думает.
Я не люблю философствования. Я просто не способен понять, что пишет A. Ф. Лосев в этом тексте.
Вот бы мне попался нормальный текст! Много же нормальных лёгких текстов!
Стоп! Да, текст А. Ф. Лосева непростой, я согласна.
(1)Оставляя пока в стороне все материальные выго-ды, которые мы получаем от науки, обратим внимание на ту её сторону, которая доставляет нам внутреннее удовлетворение и служит главной причиной нашего духовного развития. (2)Цель изучения наук и переработки тех сведений, которые они доставляют, есть формиро-вание в нас личности, именно личности, то есть совокупности таких идей и убеждений, которые бы составили собой неотъемле-мую принадлежность нашего «я». (3)Каждый человек представляет собой независимое и обособленное целое. (4)Быть цельным, быть самостоятельной едини-цей, то есть иметь своё действительно своим, - идеал об-разованного человека. (5)Но приобрести убеждения, ко-торые бы образовали в нас личность, можно лишь путём долгого и упорного изучения наук. (6)Имея свои убеж-дения, мы формируем определённое отношение к ок-ружающим людям, к обществу, к государству, и это уже должно доставить нам большое удовлетворение. (7)Да, кроме того, одно чистое знание без всякого употребления его на выработку миросозерцания уже служит для человека источником высоких наслаждений.
(8)Но наука приносит «сладкие плоды» даже таким людям, которые по своей близорукости не ждут от неё духовного удовлетворения. (9)Многие при изучении на-ук преследуют только одни материальные выгоды, и в их осознании достижение известного «об-разования» всегда соединяется с получением матери-альных преимуществ. (10)В этом случае «плоды учения» ещё более очевидны. (11)Раз человек достиг известного по-ложения в обществе, если он обеспечил себе безбедное су-ществование, то «сладкий плод» учения становится для него прямой реальной действительностью. (12)Но можно нередко встретить таких людей, которые, по своей ли ви-не или просто из-за дурных условий существо-вания, не получив в молодости достаточного образования, вступили в жизнь без всяких познаний и под-готовки для деятельности в качестве полезного члена общества. (13)Эти люди, если они не испытали всех трудностей первых лет учения по своей лености, всегда упрекают самих себя и начина-ют «учиться» уже в зрелых годах. (14)Пока не сделаются образованными, они не могут рассчитывать на те выгоды и ту пользу, которую другие люди получа-ют после многих лет труда и лишений ради образования.
(15)Вместе с теми, кому мешали раньше учиться внешние обстоятельства, они, начиная заниматься, с удовольствием переносят все трудности учения и думают вместе с поэтом, который, «погубив много жизни на разные забавы», с сожалением говорил:
(16) Грустно думать, что напрасно
Была нам молодость дана!
(17)Выгоду образования можно сравнить с урожаем на земле крестьянина. (18)Ранней весной он начинает свои полевые работы и трудится всё лето, несмотря на страшно изнуряющую жару, в поле, где нет ни одного дерева, которое бы могло скрыть его под свою тень. (19)Но честно потрудившегося крестьянина ожидает удо-вольствие отдыха и полного материального достатка на круглый год. (А. Ф. Лосев)
Но, кто сказал, что по лёгким текстам написать высокобалльную работу проще?
Текст же лёгкий! Значит, его поймут все. С ним справятся все. А вы уверены, что сумеете на таком, возможно, даже весьма примитивном материале показать свой уровень, обратить на себя внимание, расположить к себе эксперта? При подготовке такие тексты обычно пропускают, не задумываясь, что в них есть своя специфика. Рассуждают так: лёгкий же текст, зачем на него тратить время? Лучше сосредоточить внимание и усилия на текстах потруднее! Инициируют эту тактику обычно учителя и репетиторы.
Но вы, персонально вы, должны быть готовы к любому повороту событий, вы должны не растеряться и продемонстрировать свой собственный личностный потенциал на экзамене при любом стечении обстоятельств.
Совет:
Работайте с самыми разными текстами: и трудными, и лёгкими, и художественными, и научными, и публицистическими, и с теми, в которых одна проблема, и с многопроблемными, и вообще с непроблемными. Нарабатывайте опыт. И не избегайте того, что вам не нравится. Это может показаться смешным, но людям часто не нравится именно то, что вызывает трудности. Я могу сказать, что выпускник в отличной форме, когда для него практически не имеет значения, по какому тексту писать сочинение. «Да по любому!»
Необязательно писать работы по всем текстам, которые вам встречаются. Но очень желательно самые разные тексты читать постоянно и обдумывать то, что бы вы могли в их отношении сказать. Устная подготовка — это тоже подготовка. Очень рекомендую её учителям и репетиторам. Ваши ученики должны постоянно читать и обсуждать самые разные тексты. Но, конечно, перейти исключительно на устную форму подготовки — тоже ошибка. Эффективное соотношение примерно 5:1. Пять текстов читаете, разбираете их по косточкам. А по следующему, шестому, пишете сочинение.
Когда я об этом спрашиваю, то получаю ответы:
Это правильно. И вдумчиво, и внимательно, и каждый текст по нескольку раз. Но… всякий раз — с новой целью, то есть по-разному.
Первое прочтение приведет вас к пониманию общего содержания текста. Это ознакомительное чтение.
Второе прочтение нужно, чтобы специально выяснить, какие проблемы в нём представлены. Читая, вы стремитесь вникнуть в содержание и понять проблематику текста. Для этого вы текст изучаете. Это изучающее чтение.
Типичный вопрос:
Это ошибочная и недальновидная тактика. Вы спешно хватаетесь за соломинку, вместо того чтобы выявить все проблемы, которые вы способны выявить, и осознанно принять решение, какая из них может быть не только сформулирована, но и прокомментирована наилучшим образом. То есть нужно не только сделать выбор, но и оценить его выгоду. Именно выгоду, потому что это чистая прагматика: лучше остановиться на той проблеме, которую вы можете содержательнее прокомментировать и относительно которой у вас есть собственное мнение: его-то вы, в своё время, когда придет момент писать комментарий К4, сможете доказательно и выразительно проаргументировать.
Итак, после второго прочтения вы кратко, в рабочем порядке обозначаете для себя те проблемы, которые вы смогли выделить.
Третье прочтение . Вы просматриваете текст ещё раз для самопроверки и размышляете при этом о том, какую из поднятых или затронутых автором проблем вы сможете интереснее подать. Это чтение просмотровое .
Невыгодно выбирать самые общие проблемы. При их комментировании трудно избежать общих мест и банальностей.
С другой стороны, опасно концентрироваться на второстепенных или мелких проблемах. Вас могут не понять и не оценить ваших усилий. При этом писать о чём-то второстепенном может оказаться трудно: вы не наскребёте в тексте материала для последующих комментариев и позднее не подберёте хорошие примеры для аргументации.
Пример из сочинений:
(1)Перед вечерним привалом произошла ещё одна встреча, непохожая на все другие. (2)Из двигавшегося по самой чащобе леса бокового дозора пришел сержант, приведя с собой двух вооруженных людей. (3)Один из них был низкорослый красноармеец, в потертой кожаной куртке поверх гимнастерки и с винтовкой на плече. (4)Другой — высокий, красивый человек лет сорока, с орлиным носом и видневшейся из-под пилотки благородной сединой, придававшей значительность его моложавому, чистому, без морщин лицу; на нем были хорошие галифе и хромовые сапоги, на плече висел новенький ППШ, с круглым диском, но пилотка на голове была грязная, засаленная, и такой же грязной и засаленной была нескладно сидевшая на нем красноармейская гимнастерка, не сходившаяся на шее и короткая в рукавах.
Эта формулировка сузила возможности автора. Понимаете, трусость — это однозначно плохо, уже в самом слове содержится оценка, выражающающая негативное отношение к явлению трусости в народном сознании.
Если мы предложим другую редакцию, то писать сочинение будет гораздо легче, потому что останется поле для рассуждения.
Сформулируем проблему так:
В чём тогда проблема? В выборе. Выбор — это уже проблемная ситуация. Помните, налево пойдёшь, коня потеряешь, направо... Трусость — это слабость. Но не проявили бы мы с вами слабость сами, оказавшись на краю гибели? Трусость осудить легко. Осуждать всегда легко. А если мы подумаем так: война, смерть, люди гибнут каждый день... И ты перед выбором: остаться честным перед самим собой и своими товарищами (тем же водителем, скажем) или позволить себе слабость, ложь, после чего достойный или просто честный человек перестанет уважать сам себя и потеряет уважение других людей...
Внимание:
Проблема должна быть действительно проблемой, а не темой текста и не вопросом.
Практика проверок показывает, что довольно часто ребята путают проблему и тему , проблему и вопрос . Допустим, текст посвящён проблеме предательства, но действие в предложенном вам художественном фрагменте явно происходит во время войны. Не пишите в таком случае, что в тексте рассматривается проблема войны, поскольку это может подставить вас под удар. И ещё чаще используют слова тема, проблема, вопрос как синонимы.
Примеры из сочинений:
Текст С. А. Алексиевич посвящён теме любви .
Мы много говорим о тех, кто пишет книги, забывая о тех, кто их читает. Читатель, в отличие от писателя, остается в жизни книги на втором плане, но и он играет важную роль. Но на самом ли деле читатель решает судьбу книги? Ответ на этот вопрос заботит многих. Вот и С. Я. Маршака, автора данного текста, волнует тема взаимодействия читателя с произведениями писателя.
Такое явление, как хамство, мы встречаем достаточно часто. К сожалению, оно очень плотно «въелось» в нашу жизнь. Для кого-то хамское поведение даже стало нормой. Я думаю, что именно вопросу о хамстве в нашей жизни посвящён данный текст.
В. Конецкий поднимает вопрос жестокости людей по отношению к живому миру.
Совет:
Ни с самого начала, ни в комментарии К2, ни далее не используйте слова тема и вопрос . На время сочинения забудьте об их существовании. Я знаю случаи, когда использование в экзаменационных работах слов тема—проблема и вопрос—проблема в качестве синонимов дорого обошлось экзаменуемым. Педантичные эксперты помечали, что автор сочинения не различает важные понятийные категории и снижали баллы:
— за К10 (точность формулировки),
— за К1 или за К2 (ту часть работы, где встретились слова тема
или вопрос
).
Что требуется в « »? Сформулировать проблему. Вот о проблеме и пишите.
Только теперь, прочитав текст несколько раз с разными целевыми установками, вы чётко формулируете проблему. Во многих пособиях даны образцы формулировок. Обычно их две: 1) в вопросной форме, 2) в форме тезиса.
Идеально, если вы научитесь готовить обе формулировки проблемы: и в форме вопроса, и в форме тезиса. Их хорошо использовать вместе: начинать сочинение с вопроса или вопросов. А потом давать вторую формулировку в виде тезиса. У вас получится полноценное начало работы.
Примеры из сочинений:
Для чего человеку нужны книги? Для познания? Для душевного развития? Почему человек одни книги читает, а другие обходит стороной? Автор текста писатель Владимир Солоухин рассматривает проблему чтения.
Почему в наше время так много одиноких пожилых людей? Какого отношения заслуживают пожилые люди со стороны молодого поколения? Писатель Б. Л. Васильев поднимает проблему отношения молодёжи к пожилым людям.
Что помогало людям преодолевать трудности в тяжелейшее военное время? Журналист Галина Галлер поднимает проблему преодоления суровых испытаний в годы Великой Отечественной войны.
Внимание:
Если на этом этапе работы вам в голову пришло несколько синонимичных формулировок, запишите их. Они ещё вам пригодятся, когда вы будете писать продолжение вашей работы.
Во всех случаях, кроме одного, когда текст посвящен одной-единственной проблеме, я бы рекомендовала прямо выразить мысль о том, что такая-то проблема — это одна из проблем, над которыми размышляет автор. Иначе ваши формулировки могут звучать неточно или категорично. Оценку за это не снизят, но мнение о вашей работе в целом складывается из многих факторов, поэтому даже такими мелочами пренебрегать не будем.
Нужно понимать, что всякий текст допускает различные интерпретации. Это возможно, потому что интерпретации дают люди. У каждого своя картина мира. Личностные картины мира никогда не совпадают полностью. Значит, никогда два разных человека не напишут одинаковые сочинения по одному тексту.
Да, текст один, и это объективная реальность. Но, работая с ним, каждый пропускает его через призму собственного восприятия. Вполне вероятно, что ваше восприятие и восприятие эксперта, проверяющего вашу работу, окажутся очень разными. Если при этом вы подаете выделенную вами проблему как единственную, её формулировка может вызвать протест и не быть принята экспертом. Если же вы, формулируя проблему, сразу показываете, что в тексте есть разные проблемы, а вы пишете лишь об одной, которая вас почему-то заинтересовала в большей мере, вы заведомо можете рассчитывать на большую лояльность: проверяющий не вступает с вами в конфликт, ведь вы оставляете таким образом право и ему самому на его восприятие проблематики текста. Короче, вы не будете выглядеть категорично, а значит, при прочтении вашей работы не должно возникнуть противостояния субъективных факторов восприятия.
Пример из сочинения:
(1)Нежность - самый кроткий, робкий, божественный лик любви. (2)Любовь-страсть - всегда с оглядкой на себя. (3)Она хочет покорить, обольстить, она хочет нравиться, она охорашивается, подбоченивается, мерит, всё время боится упустить потерянное. (4)Любовь-нежность всё отдаёт, и нет ей предела. (5)И никогда она на себя не оглянется, потому что «не ищет своего». (6)Только она одна и не ищет. (7)Но не надо думать, что чувство нежности принижает человека. (8)Наоборот. (9)Нежность идёт сверху, она заботится о любимом, охраняет, опекает его. (10)А ведь опекать и охранять можно только существо беззащитное, нуждающееся в опеке, поэтому слова нежности - слова уменьшительные, идущие от сильного к слабому. (11)Нежность встречается редко и всё реже.
(12)Современная жизнь трудна и сложна. (13)Современный человек и в любви стремится прежде всего утвердить свою личность. (14)Любовь - единоборство. - (15)Ага! (16)Любить? (17)Ну ладно же. (18)Засучили рукава, расправили плечи - ну-ка, кто кого? (19)До нежности ли тут? (20)И кого беречь, кого жалеть - все молодцы и герои. (21)Кто познал нежность - тот отмечен. (22)В представлении многих нежность рисуется непременно в виде кроткой женщины, склонившейся к изголовью. (23)Нет, не там нужно искать нежность. (24)Я видела её иначе: в обликах совсем не поэтических, в простых, даже забавных. (25)Мы жили в санатории под Парижем. (26)Гуляли, ели, слушали радио, играли в бридж, сплетничали. (27)Настоящий больной был только один - злющий старик, поправлявшийся от тифа. (28)Старик часто сидел на террасе в шезлонге, обложенный подушками, укутанный пледами, бледный, бородатый, всегда молчал и, если кто проходил мимо, отворачивался и закрывал глаза. (29)Вокруг старика, как трепетная птица, вилась его жена. (30)Женщина немолодая, сухая, лёгкая, с увядшим лицом и тревожно-счастливыми глазами. (31)И никогда она не сидела спокойно. (32)Всё что-то поправляла около своего больного. (33)То переворачивала газету, то взбивала подушку, то подтыкала плед, то бежала греть молоко, то капала лекарство. (34)Все эти услуги старик принимал с явным отвращением. (35)Каждое утро с газетой в руках она носилась от столика к столику, приветливо со всеми беседовала и спрашивала: - Вот, может быть, вы мне поможете? (36)Вот здесь кроссворд: «Что бывает в жилом доме?». (37)Четыре буквы. (38)Я записываю на бумажке, чтобы помочь Сергею Сергеевичу. (39)Он всегда решает кроссворды, и, если затрудняется, я ему прихожу на помощь. (40)Ведь это единственное его развлечение. (41)Больные ведь как дети. (42)Я так рада, что хоть это его забавляет. (43)Её жалели и относились к ней с большой симпатией. (44)И вот как-то он выполз на террасу раньше обычного. (45)Она долго усаживала его, укрывала пледами, подкладывала подушки. (46)Он морщился и сердито отталкивал её руку, если она не сразу угадывала его желания. (47)Она, радостно поёживаясь, схватила газету. - (48)Вот, Серёженька, сегодня, кажется, очень интересный кроссворд. (49)Он вдруг приподнял голову, выкатил злые жёлтые глаза и весь затрясся. - (50)Убирайся ты наконец к чёрту со своими идиотскими кроссвордами! - бешено зашипел он. (51)Она побледнела и вся как-то опустилась. - (52)Но ведь ты же... - растерянно лепетала она. - (53)Ведь ты же всегда интересовался... - (54)Никогда я не интересовался! - всё трясся и шипел он, со звериным наслаждением глядя на её бледное, отчаянное лицо. - (55)Никогда! (56)Это ты лезла с упорством дегенератки, каковая ты и есть! (57)Она ничего не ответила. (58)Она только с трудом проглотила воздух, крепко прижала руки к груди и огляделась кругом с такой болью и с таким отчаянием, точно искала помощи. (59)Но кто же может отнестись серьёзно к такому смешному и глупому горю? (60)Только маленький мальчик, сидевший за соседним столиком и видевший эту сцену, вдруг зажмурился и горько-горько заплакал.
(Н. А. Тэффи)К чему может привести человека жертвенная, самоотверженная, рабская любовь? Семейная сцена — кульминация текста Н. А. Тэффи. Именно проблеме рабской любви посвящён этот текст.
Не думаю, что это достаточно корректная трактовка содержания текста. По-видимому, впечатление от его прочтения легло на почву каких-то внутренних переживаний или размышлений автора сочинения. Но, согласитесь, если бы мы прочитали, что это лишь одна из проблем, понять и принять формулировку было бы легче. Тем более, что текст такую трактовку в общем-то допускает. Для сравнения приведу примеры и из работ других авторов, которые увидели в данном тексте иные проблемы:
В данном тексте Надежда Александровна Тэффи поднимает проблему жертвенной любви.
Какой должна быть истинная любовь? Над этой проблемой задумывается русская писательница Н.А. Тэффи.
Любовь. Мы так часто употребляем это слово, но по сути и не знаем, что это такое. Так что же такое любовь? В чём она проявляется? Именно эти вопросы* поднимает русская писательница Надежда Тэффи.
*Я бы предложила другую редакцию: Так что же такое любовь, и в чём она проявляется? Именно эту проблему...
Перед нами размышления Надежды Александровны Тэффи на тему* нежности.
Проблема данного текста: что такое любовь-нежность?
В предложенном для анализа тексте русская писательница Н. А. Тэффи поднимает проблему понимания настоящей любви.
Нежность… Наверное, всем приятно испытывать это чувство. Что же это такое? Есть ли место для нежности в современном мире? Почему люди боятся своих чувств, боятся показаться слишком тёплыми и искренними? По-моему, все эти вопросы — это грани проблемы любви, которая находится в центре внимания автора текста Надежда Александровна Тэффи.
Настоящая любовь. Какая она? Именно эту проблему рассматривает Н. А. Тэффи.
Никогда не упускайте возможность подать сигнал о том, что вы видите в тексте несколько проблем, но выбираете для анализа одну. Это вовсе не трудно и всякий раз пойдёт вам в плюс.
1. Ошибки на управление. Это языковые ошибки. Баллы снижают по критерию К9.
Это в высшей степени частотные ошибки.
Примеры из сочинений:
Каким должен быть воспитанный человек? Каким правилам он должен подчиняться? Именно над этими вопросами (о выборе слова см. рекомендации выше) рассуждает в своем тексте современный писатель Алексей Дорохов.
Что такое счастье? Когда человеку интересно жить на свете? Может ли любимая работа доставлять радость? Над этим рассуждает В.М. Песков в своём тексте.
Насколько велик и могуч русский язык? Может ли произойти "ослабление", "деградация" русского языка? Над этим предлагает сосредоточить внимание автор.
В чём заключаются особенности русского характера? В каких жизненных обстоятельствах они проявляются особенно ярко? Над этим рассуждает автор текста А. Н. Толстой.
Писатель поднимает проблему о памяти .
рассуждать (о чём?) о проблеме
писать (о чём?) о проблеме
говорить (о чём?) о проблеме
повествовать (о чём?) о проблеме
рассматривать (что?) проблему
анализировать (что?) проблему
изучать (что?) проблему
поднимать (что?)
предлагает нашему вниманию (что?) проблему
ставит в центр внимания (что?) проблему
концентрировать внимание (на чём?) на проблеме
сосредоточивать внимание (на чём?) на проблеме
размышлять (над чем?) над проблемой, (о чём?) о проблеме
раздумывать (над чем?) над проблемой, (о чём?) о проблеме
проблема (чего?) памяти
2. Ошибки в именах собственных. За них снимают балл за К12.
Примеры из сочинений:
Н. Тефи вместо: Н. Тэффи
Н. А. Тэфи вместо: Н. Тэффи
Надежды Тэффии вместо: Надежды Тэффи
Надежда Тефия вместо: Надежда Тэффи
Ф. А. Лосев вместо: А. Ф. Лосев
Галина Геллер вместо: Галина Галлер
3. Неточный подбор слов. Может пострадать оценка за К10.
Это удивительно, но почти в каждой второй работе выпускники пишут, что автор текста ту или иную проблему «затрагивает» или «затронул».
Примеры из сочинений:
Как найти пути взаимопонимания между людьми разных возрастных поколений и мировоззренческих позиций? Именно эту проблему затрагивает Е. Кореневская в тексте.
И это о тексте, полностью посвящённом одной-единственной проблеме.
(1)В редакцию журнала пришло интересное письмо. (2)Автор — семидесятидвухлетний москвич — пишет: «Когда я смотрю на своего четырнадцатилетнего внука, мне иногда кажется, что он какой-то инопланетянин, — так он не похож на мать, на меня, на свою бабушку. (3)Нет, он вообще-то неплохой парень, грех жаловаться: прилично учится, посильно помогает матери — моей дочери — по хозяйству, и даже в его грубоватом обращении ко мне «дед» я порой чувствую привязанность... (4)Но его одежда, этот свитер с висящими рукавами, джинсы с дырками на коленях, две серьги в одном ухе, его речь со всеми этими «прикидами» и «приколами», его взгляды и то, что все мои мысли и суждения вызывают у него насмешку, — всё это делает его настоящим инопланетянином в нашей семье...
(5)Глядя на внука и его приятелей, проходя мимо шумных компаний подростков, я не могу отделаться от вопроса: откуда они взялись, эти странные, самоуверенные и невежественные юнцы? (6)Кто сделал их такими?».
(7)Спорить с автором письма не приходится. То, о чём он пишет, наверняка знакомо большинству читателей, у которых есть внуки. (8)Единственное, с чем нельзя безоговорочно согласиться, — это с вопросом «Кто сделал их такими?». (9)Мы так привыкли во всём искать виновных, что спокойный взгляд на вещи, попытка найти объективное объяснение даются нам, к сожалению, с трудом. (10)Конечно, куда проще сказать, что во всём виноваты телевидение, американские фильмы, школа, рыночная экономика, правительство, чем постараться понять причину так пугающе расширившейся пропасти между отцами и детьми, не говоря уже о внуках.
(11)А пропасть эта, между прочим, была всегда. (12)Об этом сто сорок лет тому назад И.С. Тургенев написал свой знаменитый роман «Отцы и дети». (13)Да что Тургенев! (14)В одном из древнеегипетских папирусов автор жалуется, что дети перестали уважать своих отцов, их религию и обычаи и что мир поистине рушится.
(15)Другое дело, что в прежние времена изменения в человеческом обществе происходили неизмеримо медленнее, чем сейчас. (16)Изучая влияние убыстрившегося хода истории во второй половине XX века, психологи даже ввели термин «шок будущего». (17)Это чувство смятения, беспомощности, дезориентации, которое охватывает людей, когда их психика перестаёт поспевать за чересчур стремительными изменениями в обществе, в технологиях, в нравах и обычаях. (18)Что же говорить о нас, когда за одно десятилетие - неуловимое мгновение по меркам истории — мы пережили ряд потрясений: сменились экономическая формация, политический строй, исчезла привычная страна. (19)Это не просто шок будущего, это супершок. (20)Приходится только удивляться душевной стойкости, которая позволила людям выстоять перед такими историческими цунами.
(21)Так стоит ли искать виновных в том, что дети и внуки не похожи на нас? (22)Просто они живут в другое время, в другую эпоху. (23)А кто лучше, мы или они, — вопрос, на который никогда не будет однозначного ответа. (24)Если они для некоторых из нас инопланетяне, то мы для них в лучшем случае — странные старики, которые ничего не понимают в современной жизни и всего боятся.
(25)Что же делать, чтобы хоть как-то сузить ров, разделяющий нас? (26)Прежде всего нужно набраться терпения и научиться уважать взгляды и нравы друг друга, какими бы чуждыми они нам ни казались. (27)И это, разумеется, трудно, но необходимо.
(По Е. Кореневской)
Понимаете, затрагивать — это по ходу дела, слегка, чуть-чуть . Затронуть и пройти мимо. В словарях дано значение: «коснуться чего-либо в изложении или разговоре » (См., например, «Словарь русского языка в четырёх томах» АН СССР, т. 1, стр. 586). Но вы-то хотите сказать другое: то, что текст посвящён такой-то проблеме.
Это один из примеров качества тех шаблонов, которые тиражирует Интернет. Почему это слово такое привязчивое, чем оно вас так привлекает? Красивое? Да, само по себе это замечательное слово, которое позволяет выразить смысл: кто-то сказал что-то походя, по ходу дела . Но в 99% случаев в сочинениях оно используется выпускниками неуместно и является речевой ошибкой. Помните, вы пишете сочинение в рамках экзамена по русскому языку. Думайте, как лучше передать свою мысль. Будете использовать речевые штампы, ваши мысли будут казаться штампованными. А иногда, не сумев верно оценить, насколько они плохи, вы расплатитесь за тягу к ним баллами.
Кроме того, хочу дать два совета тем, кто хочет быть в русле культурной традиции .
1. Не нужно писать в тексте сочинения: «Антон Павлович Чехов», «Александр Сергеевич Грибоедов», «Борис Михайлович Бим-Бад» и в особенности использовать полное имя, отчество и фамилию автора текста многократно.
Обратитесь к литературоведческим трудам или к литературной критике. Вы увидите, что обычно пишут: А. П. Чехов., Л. Н. Толстой; Лев Толстой, Виктор Астафьев; А. Пушкин, М. Лермонтов или совсем просто: Достоевский, Ахматова. Знайте, когда вы приводите имя, отчество и фамилию полностью, это нарушает традицию. А использовать имя и отчество без фамилии вообще недопустимо! Нельзя писать: «Лев Николаевич поднимает проблему. ..» Это дурной тон и амикошонство.
2. По той же причине не нужно переписывать ту справку об авторе исходного текста, которую вам дают после текста: « Н. И. Полотай (1909-1987) - украинский писатель, автор сказок, рассказов, юморесок», «Лев Ни-ко-ла-е-вич Тол-стой − все-мир-но из-вест-ный рус-ский про-за-ик, дра-ма-тург, пуб-ли-цист», «Виктор Петрович Астафьев (1924-2001 гг.) — российский писатель, видный представитель «деревенской прозы», участник Великой Отечественной войны».
Во-первых, бывает, эти справки самим по себе звучат диковато. Да, бывает, что человек проявил себя в разных сферах, но в историю русской культуры, скажем, В. Солоухин вошёл как писатель, а не как поэт, Л. Н. Толстой — как писатель и философ, В. М. Песков — как журналист и так далее. Выходит, что вы, бездумно повторяя формулировки сотрудников ФИПИ, показываете лишь собственную несамостоятельность мышления.
Любому ясно, что вы хитрите и таким образом хотите увеличить объём вашего сочинения.
Во-вторых, подумайте, что вам даёт подобное цитирование? Вы хотите показать себя конъюнктурщиком? Ни в одном тексте содержание не зависит от статуса и сферы деятельности автора. Переключая внимание на цитирование справки ФИПИ, вы только отвлекаетесь от тех авторских смыслов, с которыми вы на самом деле должны работать.
В-третьих, ФИПИ даёт вам справочную информацию, потому что дети не всегда свободно ориентируются в широком социокультурном контексте. Это своеобразный ликбез. А с какой целью вы повторяете полученную вместе с текстом информацию в сочинении? Вы считаете экспертов непроходимыми тупицами? Думаете, что увидеть исходный текст со справкой ФИПИ для экспертов мало? Что ваша задача эту информацию в сознание эксперта вбить? Помните, эксперты читают много работ подряд. Такого рода вставки — это шум, грязь, которая страшно утомляет, особенно если её повторяют из сочинения в сочинение.
Примеры из сочинений:
В рассказе все-мир-но из-вест-ного рус-ского про-за-ика, дра-ма-турга и пуб-ли-циста Льва Николаевича Толстого «Сила детства» поднимается проблема гуманного отношения к людям в военное время.
Русский поэт, прозаик и публицист Владимир Алексеевич Солоухин размышляет над проблемой рассеянного внимания. Как можно справиться с потоком информации, который мы постоянно получаем из внешнего мира?
Фёдор Михайлович рассматривает проблему влияния детства человека на его дальнейшую жизнь.
Прошлогодний пример:
Молодому человеку достался текст, начинавшийся словами: «В тот день, с которого началась эта необычная военная история, всё было так же, как и в другие дни». Он не занимался у нас на сайте, у меня не консультировался. Уже после экзамена он случайно забрёл на наш сайт. И написал мне.
Письмо 1:
[...] Тут, конечно, явная проблема — это влияние искусства на людей во время войны. Но я не вспомнил аргументов. Все писали про Наташу Ростову в Отрадном, но она же пела там до войны, и на солдат никак не влияла. Я взял проблему: разлучение людей с их прошлой и дорогой им жизнью. То есть раньше они занимались любимым делом, как, например, балетмейстер. Он с теплотой вспоминает о прошлой жизни, а теперь они вовлечены в ужас войны, ничего не знают, кроме как ставить мины, выбегать по приказу на мороз и т. д. Аргумент 1-й я привел такой: «А зори здесь тихие». Девушки-зенитчицы раньше учились, работали, радовались жизни, могли бы много получить от жизни, но теперь они постоянно рискуют своей жизнью и в конце концов погибают. Второй аргумент я тоже привёл. Скажите, правильно ли я определил проблему?
NB!Не хочу комментировать это письмо. Письмо — это не сочинение. Но помните: важно всё: и что
Вконтакте
СЫН АРТИЛЛЕРИСТА
Фронтовая поэма
Был у майора Деева
Товарищ - майор Петров, -
Дружили еще с гражданской,
Еще с двадцатых годов,
Вместе рубали белых
Шашками на скаку,
Вместе потом служили
В артиллерийском полку.
А у майора Петрова
Был Ленька, любимый сын,
Без матери, при казарме,
Рос мальчишка один.
И если Петров в отъезде, -
Бывало, вместо отца
Друг его оставался
Для этого сорванца.
Вызовет Деев Леньку:
- А ну, поедем гулять:
Сыну артиллериста
Пора к коню привыкать!
С Ленькой вдвоем поедет
В рысь, а потом в карьер.
Бывало, Ленька спасует,
Взять не сможет барьер.
Свалится и захнычет.
- Понятно, еще малец! -
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
- Учись, брат, барьеры брать!
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
Прошло еще два-три года,
И в стороны унесло
Деева и Петрова
Военное ремесло.
Уехал Деев на Север
И даже адрес забыл.
Увидеться - это б здорово!
А писем он не любил.
Но от того, должно быть,
Что сам уж детей не ждал,
О Леньке с какой-то грустью
Иногда вспоминал.
Десять лет пролетело.
Вдруг кончилась тишина,
Внезапно загрохотала
Над родиною война.
Деев дрался на севере;
В полярной глуши своей
Иногда по газетам
Искал имена друзей.
Однажды нашел Петрова:
«Значит, жив и здоров!»
В газете его хвалили,
На юге дрался Петров.
Потом, приехавши с юга,
Кто-то сказал ему,
Что Петров, Николай Егорыч,
Геройски погиб в Крыму.
Деев вынул газету,
Спросил: «Какого числа?» -
И с грустью понял, что почта
Сюда слишком долго шла...
А вскоре в один из пасмурных
Северных вечеров
К Дееву в полк назначен
Был лейтенант Петров.
Деев сидел над картой
При двух чадящих свечах.
Вошел высокий военный,
Косая сажень в плечах.
В первые две минуты
Майор его не узнал,
Лишь голос у лейтенанта
О чем-то напоминал.
А ну, повернитесь к свету, -
И свечку к нему поднес.
Все те же детские губы,
Тот же курносый нос,
А что усы - так ведь это
Сбрить! - и весь разговор.
- Ленька? - Так точно, Ленька,
Он самый, товарищ майор!
Значит, окончил школу.
Будем вместе служить.
Жаль, до такого счастья
Отцу не пришлось дожить.
У Леньки в глазах блеснула
Непрошенная слеза.
Он, скрипнув зубами, молча
Отер рукавом глаза.
И снова пришлось майору,
Как в детстве, ему сказать:
- Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
А через две недели
Шел в скалах тяжелый бой,
Чтоб выручить всех, был должен
Кто-то рискнуть собой.
Майор к себе вызвал Леньку,
Взглянул на него в упор.
- По вашему приказанью.
Явился, товарищ майор.
Ну, что ж, хорошо, что явился,
Оставь документы мне.
Возьмешь с собою радиста,
Рацию на спине.
И через фронт, по скалам,
Ночью в немецкий тыл
Пройдешь по такой тропинке,
Где никто не ходил.
Будешь оттуда по радио
Вести огонь батарей.
Ясно? - Так точно, ясно.
- Ну так иди скорей.
Нет, погоди немножко, -
Майор на секунду встал,
Как в детстве, двумя руками
Леньку к себе прижал:
- Идешь на такое дело,
Что трудно придти назад.
Как командир тебя я
Туда посылать не рад.
Но, как отец... ответь мне:
Отец я тебе иль нет?
- Отец, - сказал ему Ленька
И обнял его в ответ.
Так вот, как отец, раз вышло
На жизнь и смерть воевать,
Отцовский мой долг и право
Сыном своим рисковать;
Раньше других я должен
Сына вперед посылать.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
- Понял меня? - Все понял.
Разрешите идти? - Иди!
Майор остался в землянке,
Снаряды рвались впереди.
Где-то гремело и ухало.
Майор следил по часам,
В сто раз ему было б легче,
Если бы шел он сам.
Двенадцать... Сейчас, наверно,
Прошел он через посты.
Час... Сейчас он добрался
К подножию высоты.
Два... Он теперь, должно быть,
Ползет на самый хребет.
Три... Поскорей бы, чтобы
Его не застал рассвет.
Деев вышел на воздух -
Как ярко светит луна,
Не могла подождать до завтра,
Проклята будь она!
Всю ночь, шагая, как маятник,
Глаз майор не смыкал,
Пока по радио утром
Донесся первый сигнал:
- Все в порядке, добрался.
Немцы левей меня,
Координат - три, десять,
Скорей давайте огня!
Орудия зарядили,
Майор рассчитал все сам,
И с ревом первые залпы
Ударили по горам.
И снова сигнал по радио:
- Немцы правей меня,
Координат - пять, десять,
Скорей еще огня!
Летели земля и скалы,
Столбом поднимался дым,
Казалось, теперь оттуда
Никто не уйдет живым.
Третий сигнал по радио:
- Немцы вокруг меня,
Бейте - четыре, десять,
Не жалейте огня!
Майор побледнел, услышав -
Четыре, десять - как раз
То место, где его Ленька
Должен сидеть сейчас.
Но, не подавши виду,
Забыв, что он был отцом,
Майор продолжал командовать
Со спокойным лицом:
Огонь! - летели снаряды.
- Огонь! - Заряжай скорей!
По квадрату четыре, десять
Било пять батарей.
Радио час молчало,
Потом донесся сигнал:
- Молчал: оглушило взрывом,
Бейте, как я сказал.
Я верю, свои снаряды
Не могут тронуть меня.
Немцы бегут, нажмите,
Дайте море огня!
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять,
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота -
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненый, но живой
Был найден в ущелье Ленька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Леньку,
И вдруг его не узнал:
Был он все тот же, прежний,
Спокойный и молодой,
Все те же глаза мальчишки,
Но только… совсем седой.
Он обнял майора, прежде
Чем в госпиталь уезжать:
- Держись, отец: на свете
Два раза не умирать,
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла!
Такая уж поговорка
Теперь у Леньки была...
Вот какая история
Про славные эти дела
На полуострове Среднем
Рассказана мне была.
И при свече в землянке
В ту ночь мы подняли тост
За тех, кто в бою не дрогнул,
Кто мужественен и прост!
За то, чтоб у этой истории
Был счастливый конец,
За то, чтобы выжил Ленька,
Чтоб им гордился отец,
За бойцов, защищавших
Границы страны своей.
За отцов, воспитавших
Достойных их сыновей!
А вверху, над горами,
Все так же плыла луна,
Близко грохали взрывы,
Продолжалась война.
Трещал телефон, и, волнуясь,
Командир по землянке ходил,
И кто-то так же, как Ленька,
Шел к немцам сегодня в тыл.
СЕКРЕТ ПОБЕДЫ
Посвящается истребителю Николаю ТЕРЕХИНУ
Есть такие ребята,
Любимые сыновья:
Когда они учатся в школе,
Их любит своя семья,
Когда начинают работать,
Их любит родной завод.
Когда они вырастают,
Их узнает народ.
Если такой уж дружит, -
То до смерти, до конца.
Если уж он дерется, -
То не опустив лица;
Если в беду попал он, -
Все равно он идет вперед,
Если уж погибает, -
И врага в могилу берет.
Был Николай Терехин
Одним из таких ребят,
Которым легче погибнуть,
Чем отступить назад.
Однажды, едва светало,
Надвинув шлем на бегу,
Он вылетел по тревоге
Наперерез врагу.
Врагов налетело много,
Но нашим не привыкать.
Досталось ему на долю
Три «Юнкерса» отогнать.
Терехин пошел за первым,
Догнал его на лету,
Пристроился поудобней
К «юнкерсову» хвосту,
Всадил ему с маху очередь,
Одну и еще одну,
Чтоб черный корабль пиратов
Послать, наконец, ко дну.
Но, видно, был враг упорен,
Ко дну идти не хотел, -
Весь дымясь от пробоин,
«Юнкерc» еще летел.
Терехин зашел поближе,
Так, чтоб наверняка,
И черный стервятник рухнул
Книзу, под облака.
Но двое еще осталось,
Они уже вдаль ушли,
Клубилось под ними поле
В черных столбах земли.
Они пошвыряли бомбы
Куда попало, в овраг,
Но нам и за эти бомбы
Кровью заплатит враг.
Но пулемет, как назло,
Вздрогнул и замолчал:
По первому самолету
Терехин все расстрелял.
Ни одного патрона
Нет у него с собой.
По всем военным уставам,
Это уже не бой.
Но когда, по машине
Вдруг стрелять перестав,
Ты видишь, как враг уходит.
Тут можно забыть устав.
Терехин короткой тенью,
На крыльях врага повис
И, рассчитав паденье,
Рухнул на «Юнкерс», вниз.
Краем крыла он с лету
Рубанул по хвосту,
И «Юнкерс» свалился на бок,
Потеряв высоту.
Тут бы пора и прыгать -
Авось, парашют спасет.
Летчик, врага тараня,
Рискует разбить самолет.
Но, до последней секунды
Медля делать прыжок,
Терехин свою машину
Оставить одну не мог.
Было крыло разбито,
Но машина цела,
Она до посадки чудом
Еще дотянуть могла.
Если такое счастье -
Никто ведь не упрекнет, -
По всем военным уставам,
Скорей сажай самолет.
Но третий «Юнкерс» уходит,
Надо его подбить!
Ценою жизни победу
Терехин решил добыть.
Даже не на бензине -
Бензина на полрывка, -
Как Чкалов, на самолюбьи
Терехин догнал врага.
Теряя последнюю скорость,
Упав, как железный ком,
Таранил он третий «Юнкерс»
Разбитым своим ястребком.
Ударом его оглушило,
Огнем обожгло лицо,
Последним усильем воли
Выдернул он кольцо.
В госпитале Терехин
Не пробыл и двух часов:
- Воздух аэродрома
Мне лучше всех докторов!
Лежал на аэродроме
В повязках, в белых бинтах,
Смотрел, как его ребята
Идут над ним в облаках.
Семь дней пролежал, крепился,
Завидовал всем друзьям,
Сел на восьмой в машину,
Повел эскадрилью сам.
А ночью сказал ребятам:
- Как нам фашистов бить?
В чем наш секрет победы?
В том, чтоб упрямым быть,
В том, чтобы, как ни худо -
Назад ни на полшага!
И если уж думать о смерти -
То только о смерти врага.
У храбрых есть только бессмертье.
Смерти у храбрых нет.
Не хочешь смерти - будь храбрым!
Вот вам и весь секрет.
ПРЕЗРЕНИЕ СМЕРТИ
Памяти наводчика Сергея ПОЛЯКОВА
Кругом гремел горячий бой,
Шли танки с трех сторон.
Но все атаки отражал
Наш первый батальон.
Ребята все как на подбор,
Настойчивый народ.
Такой в бою скорей умрет,
А с места не сойдет.
Пускай весь день жесток огонь
Двух танковых полков,
Но не к лицу в бою бойцу
Считать своих врагов.
Сначала нужно их убить -
Вот наши долг и честь!
А после боя время есть
И мертвыми их счесть.
Сперва убьем, потом сочтем,
Закон у нас таков, -
Так говорил своим друзьям
Наводчик Поляков.
Сережа Поляков - хитрец.
Из тульских кузнецов,
Веселый парень и храбрец,
Храбрец из храбрецов.
Он и в походе, и в бою,
И ставши на привал,
Сноровку тульскую свою
Нигде не забывал.
Уж если пушку от врага
Замаскирует он,
Не увидать за два шага
Ее со всех сторон.
Стрельнет и перейдет, стрельнет
И перейдет опять.
Как будто пушка не одна -
По крайней мере пять.
А враг все ближе подходил...
Всего пятьсот шагов...
Но не привык считать врагов
Наводчик Поляков.
Пускай крепка у них броня,
Пускай идут они.
В груди есть сердце у меня
Покрепче их брони.
Из стали скованы сердца
У нас, большевиков, -
Так говорил своим друзьям
Наводчик Поляков.
А враг все ближе подходил,
Но, позабыв о нем,
Сережа Поляков шутил
Под вражеским огнем.
Смотри, бандит один горит! -
Кричит ему боец.
- Еще собьем, потом сочтем
Все вместе под конец.
Смотри, бандит еще горит! -
Кричит боец опять.
- Давай снаряд, раз два горят,
Светлее третий брать.
Еще, смотри, подходят три!
- Ну что же, ничего.
Чем ближе он со всех сторон,
Тем легче бить его.
Четыре раза танков ждал наводчик Поляков,
Четыре раза подпускал он их на сто шагов.
Четыре раза посылал им прямо в лоб снаряд,
Четыре танка в темноте вокруг него горят.
Он все снаряды расстрелял.
Всего один в стволе,
Но ведь недаром мы стоим
На собственной земле!
И если есть один снаряд,
Чтоб бить наверняка,
Поближе надо подпустить
Последнего врага.
А тот уж в сорока шагах.
- Стреляй! - кричит боец.
- Постой, пусть ближе подойдет,
Тогда ему конец.
И ровно с двадцати шагов,
Гранатою в упор,
Закончил с танком Поляков
Последний разговор.
Разбил он пушку у врага,
Заклинил пулемет,
Но был еще механик жив,
И танк прошел вперед.
С размаху на орудье он
Наехал с трех шагов.
Так на посту своем погиб
Наводчик Поляков.
Над ним пылал разбитый танк,
Кругом другие жгли.
И, немцам заходя во фланг,
На помощь наши шли.
Надолго был задержан враг,
Пять танков - пять костров.
Учись, товарищ, делать так,
Как сделал Поляков!
Учись, как нужно презирать
Опасности в бою,
И если надо, - умирать
За Родину свою.
Метель о бревна бьется с детским плачем,
И на море, вставая, как стена,
Ревет за полуостровом Рыбачьим
От полюса летящая волна.
Бьют сквозь метель тяжелые орудья,
И до холодной северной зари
Бойцы, припав ко льду и камню грудью,
Ночуют в скалах Муста-Тунтури.
Чадит свеча, оплывшая в жестянке,
И, согревая руки у свечи,
В полярной, в скалы врубленной землянке
Мы эту ночь проводим, москвичи.
Здесь край земли. Под северным сияньем
Нам привелось сегодня ночевать.
Но никаким ветрам и расстояньям
Нас от тебя, Москва, не оторвать.
В антенну бьет полярным льдом и градом,
Твой голос нам подолгу не поймать,
И все-таки за тыщу верст мы рядом
С тобой, Москва, отчизна наша, мать!
Вот снова что-то в рупоре сказали,
И снова треск, и снова долго ждем -
Так, сыновья твои, из страшной дали
Мы материнский голос узнаем.
Мы здесь давно, но словно днем вчерашним
Лишь от своей Москвы отделены.
Видны Кремля нам вековые башни,
И площади широкие видны.
Своих друзей московских узнаем мы;
Без долгих слов в руках винтовки сжав,
Они выходят в эту ночь из дома.
Мы слышим шаг их у твоих застав.
Мы видим улицы, где мы ходили,
И школы - в детстве мы учились в них, -
Мы видим женщин тех, что мы любили,
Мы видим матерей своих седых.
Москва моя, военною судьбою
Мать и сыны сравнялись в грозный час,
Ты в эту ночь, как мы, готова к бою.
Как ты, всю ночь мы не смыкаем глаз.
Опять всю ночь над нами крутит вьюга,
И в скалах эхо выстрелов гремит.
Но день придет: от Севера до Юга
Крылатая победа пролетит!
Мы верим, что среди друзей московских
Еще пройдем по площадям твоим,
В молчании еще у стен кремлевских
Мы, слушая куранты, постоим.
В твоих стенах еще, сойдясь с друзьями,
Победный тост поднимем над столом,
И павших, тех, что нет уж между нами,
Мы благодарным словом помянем!
Мы верим в это! Мы сидим в землянке,
Снег заметает мерзлую траву.
Нам не до сна. Свеча чадит в жестянке,
Мы слушаем по радио Москву…
СЛОВО МОРЯКА
Посвящается морякам Черноморского флота
Я пять лет служил во флоте,
Суши не видал.
Редко по своей охоте
О земле скучал.
Но сейчас такое дело -
Под Одессой враг.
И идет на битву смело
Молодой моряк.
Если уж сойдет на сушу
Паренек такой,
Из румын он вынет душу,
Чорт их упокой.
Так сказали, провожая,
Мне мои друзья,
И махнул им, уезжая.
Бескозыркой я.
Мы в бушлатах с Черноморья
Шли, как черный вал.
«Черной хмарой» после боя
Нас румын прозвал.
Но велят для маскировки
Нам бушлаты снять.
К новой форме без сноровки
Трудно привыкать.
Гимнастерки, скатки, фляжки.
Но, суля грозу,
Черноморские тельняшки
Подо всем внизу.
Как рванешь в атаке ворот,
Тельник бьет в глаза.
Словно защищает город
Моря полоса.
Мы идем на бой кровавый,
Подставляем грудь,
Черноморской нашей славой
Озаряя путь.
Восемь раз я всем отрядом
В бой водил ребят.
На девятый - где-то рядом
Угодил снаряд.
Я вперед рванулся телом,
Но в глазах темно,
На тельняшке синей с белым
Красное пятно.
Пусть пройдет в последнем взоре
Все, что знал моряк.
Белый свет, да сине-море,
Да багровый стяг.
Я лежу в бинтах у хаты.
Рана жжет меня,
Но вперед идут ребята,
Не боясь огня.
И врагам моим на горе
Белый свет стоит,
И вверху над синим морем
Красный флаг шумит.
ПИСЬМО В МОСКВУ
Я не помню, сутки или десять
Мы не спим, теряя счет ночам.
Вы в похожей на Мадрид Одессе
Пожелайте счастья москвичам.
Днем по капле нацедив баклажки,
Сотый раз переходя в штыки,
Разодрав кровавые тельняшки,
Молча умирают моряки.
Ночью бьют орудья корпусные...
Снова мимо. Значит, в добрый час.
Значит, Вы и в эту ночь в России,
Что Вам стоит, вспомнили о нас.
Может, врут поверья, кто их знает,
Но в Одессе люди говорят:
«Тех, кого в России вспоминают,
Пуля трижды бережет подряд».
Третий раз нам всем еще не вышел
Мы под крышей примостились спать.
Не тревожьтесь - ниже или выше,
Здесь ведь все равно не угадать.
Мы сегодня выпили, как дома,
Коньяку московский мой запас;
Здесь ребята с Вами незнакомы
Но с охотой выпили за Вас.
Выпили за свадьбы золотые,
Может, еще будут чудеса...
Выпили за Ваши голубые.
Дай мне бог увидеть их, глаза.
Помню, что они у Вас другие,
Но ведь у солдат во все века,
Что глаза у женщин голубые,
Принято считать издалека.
Мы Вас просим, я и остальные.
Лучше чем напрасная слеза,
Выпейте вы тоже за стальные
Наши, смерть видавшие, глаза.
Может быть они у нас другие.
Но ведь у невест во все века,
Что глаза у всех солдат стальные,
Принято считать издалека.
Мы не все вернемся, так и знайте.
Но ребята просят, в черный час
За одно со мной их вспоминайте,
Даром, что ли, пьют они за Вас!
МЫ ВОЗВРАЩАЕМСЯ!
1. ТОВАРИЩ .
Вслед за врагом пять дней, за пядью пядь
Мы по пятам на Запад шли опять.
На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ, к Западу лицом.
Как шел вперед, как умер на бегу,
Так и упал и замер на снегу.
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял.
Казалось, он, отдавший жизнь в бою,
И мертвый землю не отдаст свою.
Мать будет плакать много горьких дней,
Победа сына не воротит ей.
Но сыну было - пусть узнает мать, -
Лицом на Запад легче умирать.
2. ДОРОГА .
Дорога стала не такой.
Какой видал ее в июле,
Как будто сильною рукой
Мы вспять ее перевернули.
Попрежнему багров закат
И черны уголья пожарищ,
Попрежнему пожары хат
Нам освещают путь, товарищ.
Еще все так же путь жесток.
Но беженцы уже не плачут,
На Запад, а не на Восток
Возы со скарбом их маячат.
Мы им в тылу, среди невзгод,
Уже пристанища не ищем,
Они идут вперед, вперед,
Вперед, к родимым пепелищам.
У них в ногах клубится прах
Испепеленного селенья,
Но вместо слез горит в глазах
Одна сухая горечь мщенья.
Крестьянами окружены,
Два немца пойманы у дома,
В дрожащих пальцах зажжены
Колючие пучки соломы.
Их молча ставят у плетня,
За кровь, пожарища и раны
Им платят вспышками огня
Из партизанского нагана.
Они лежат в чужом снегу
С машиной, брошенною рядом,
И женщины в лицо врагу
Плюют, окинув гневным взглядом.
Но бой еще зовет, зовет,
Еще пройти осталось много.
И армия идет вперед,
По пламенеющим дорогам.
Идет по скользким глыбам льда,
Сквозь снег, сквозь гари черный запах.
Но не устанет никогда
Тот, кто вперед пошел на Запад!
3. ВОСПОМИНАНИЕ .
Сейчас, когда по выжженным селеньям
Опять на Запад армия пошла,
Я вижу вновь июньские сраженья,
Еще не отомщенные дела.
Майор привез мальчишку на лафете.
Погибла мать. Сын не простился с ней.
За десять лет, на том и этом свете,
Ему зачтутся эти десять дней.
Его везли из крепости, из Бреста,
Был исцарапан пулями лафет.
Отцу казалось, что надежней места
Отныне в мире для ребенка нет.
Майор был ранен, и разбита пушка.
Привязанный к щиту, чтоб не упал,
Прижав к груди заснувшую игрушку,
Седой мальчишка на лафете спал.
Мы шли ему навстречу из России,
Проснувшись, он махал войскам рукой...
Ты говоришь, что есть еще другие,
Что я там был и мне пора домой...
Ты это горе знаешь понаслышке!
А нам оно оборвало сердца -
Кто раз увидел этого мальчишку,
Домой придти не сможет до конца.
Я должен видеть теми же глазами,
Которыми я плакал там, в пыли,
Как тот мальчишка возвратится с нами
И поцелует горсть своей земли.
За все, чем мы с тобою дорожили,
Призвал нас к бою воинский закон.
Мой дом теперь не там, где прежде жили,
А там, где отнят у мальчишки он.
За тридевять земель, в горах Урала,
Твой мальчик спит. Испытанный судьбой,
Я верил: мы во что бы то ни стало
В конце концов увидимся с тобой.
Но если нет, - когда придется свято
Ему, как мне, идти в такие дни,
Вслед за отцом, по праву, как солдату,
Прощаясь с ним, меня ты помяни.
А.СУРКОВУ
Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины,
Как шли бесконечные злые дожди,
Как кринки несли нам усталые женщины,
Прижав от дождя их к увядшей груди.
Как слезы они вытирали украдкою,
Как вслед нам шептали: «господь вас спаси!»
И снова себя называли солдатками.
Как встарь повелось на великой Руси.
Слезами измеренный больше чем верстами
Шел тракт, на пригорках скрываясь из глаз:
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как будто на них вся Россия сошлась.
Ты знаешь, наверное, все-таки родина -
Не дом городской, где я празднично жил,
А эти проселки, что дедами пройдены,
С простыми крестами их русских могил.
Не знаю, как ты, а меня с деревенскою
Дорожной тоской от села до села,
Со вдовьей слезою и с песнею женскою
Впервые война на проселках свела.
Ты помнишь, Алеша: изба под Борисовым,
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь в белом, как на смерть, одетый старик.
Ну, что им сказать, чем утешить могли мы их?
Но горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: «родимые,
Покуда идите, мы вас подождем».
Мы вас подождем! - говорили нам пажити,
- Мы вас подождем! - говорили леса.
Ты знаешь, Алеша, ночами мне кажется,
Что следом за мной их идут голоса.
По русским обычаям, только пожарища
По русской земле раскидав позади,
На наших глазах умирают товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди.
Нас пули с тобою пока еще милуют,
Но, трижды считая, что жизнь уже вся,
Я все-таки горд был за самую милую,
За горькую землю, где я родился.
За то, что сражаться на ней мне завещано,
Что русская мать нас на свет родила,
Что, в бой провожая нас, русская женщина
По-русски три раза меня обняла.
ЖДИ МЕНЯ
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера,
Жди, когда из дальних мест
Письма не придут,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждут.
Жди меня, и я вернусь.
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди, и с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: повезло.
Не понять не ждавшим, им,
Как, среди огня,
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой -
Просто ты умела ждать,
Как никто другой.
Библиография: Симонов К. Стихи 1941 года/ К.М. Симонов. - М. : Правда, 1942. - 48 с.
